Примерно в это же время врачи начали диагностировать “язву желудка гастарбайтеров”, которую они связывали с ежедневным беспокойством о будущем. Когда дети заболевали, они пытались скрывать это от родителей, опасаясь, что их матери могут потерять работу, если останутся дома, и тогда им придется покинуть страну77. Девятилетняя Пина вспоминала, как во время встречи в детском саду немецкие матери отводили своих детей в сторону и отчитывали на глазах у всех: разве они не говорили им перестать играть с “этими дерьмовыми иностранцами” (Scheiss-Ausländer)? В 1982 году один из немногих турок, поступивших в университет, пришел к выводу, что в Германии едва ли “есть место для таких универсальных понятий, как доброжелательность, любовь, дружба и братство”. Немцы, говорил он, работают, приходят домой, едят, смотрят телевизор, ложатся спать и снова встают, чтобы идти на работу. Он не видел, что это были те самые годы, когда миллионы немцев маршировали за мир или делали пожертвования “третьему миру”. Они жили параллельными жизнями. Работница Айше Тюмен чувствовала “пустоту в жизни немцев”78.
Социалистические крепостные
В Восточной Германии была собственная программа по набору иностранных рабочих: первое соглашение было подписано с Польшей в 1965 году, затем последовали соглашения с Венгрией (1967), Кубой (1975), Мозамбиком (1979) и Вьетнамом (1980). В последние годы режима численность рабочих выросла вчетверо, с 24 тысяч в 1981 году до 94 тысяч в 1989-м. За свою короткую жизнь ГДР стала временным домом для 100 тысяч вьетнамцев и 22 тысяч “Madgermanes” (мозамбикцев). Гастарбайтеров здесь было гораздо меньше, чем за стеной на западе, но это не делало контакты с чужаками менее проблематичными.
Официальная пропаганда восхваляла соглашения как доказательство интернациональной дружбы социалистических народов. Иностранцы были учениками и студентами, которых ГДР взяла под свою опеку, чтобы помочь им развивать свою молодую социалистическую родину, сбросившую иго империализма; Мозамбик получил независимость от Португалии в 1975 году, в том же году закончилась Вьетнамская война. В начале 1970-х годов пара тысяч вьетнамцев действительно прошла обучение в области электроники. Однако главный интерес заключался в другом. Для ГДР контрактные рабочие частично облегчили хроническую нехватку рабочей силы: венгры потели на угольных шахтах, а мозамбикцы работали на фабриках и скотобойнях – их труд был натуральной отработкой денег, которые ГДР были должны ее более бедные социалистические собратья. Страна отправляла оружие в Мозамбик и товары во Вьетнам, но ни в том, ни в другом не было особых ценностей для обмена, поэтому вместо этого они отправляли людей. В ГДР им платили минимальную заработную плату, но иностранные рабочие видели лишь ее часть в своем ежемесячном пакете зарплаты. Остальное переводилось правительствам их стран, которые выплачивали людям по возвращении еще часть заработанного; у вьетнамских рабочих удерживалось 15 % заработной платы, у рабочих из Мозамбика – сначала 25 %, а после 1986 года – целых 60 %. Максимальный срок пребывания составлял пять лет. Как и в Западной Германии, иностранцы на востоке получили самую грязную работу. Те навыки, которыми они обладали, не имели большого признания: медсестры, мывшие полы в больнице в Лейпциге, оказались из Мали, а не из Южной Кореи, как в Кёльне79.
Но имелось одно принципиальное отличие: иностранные рабочие в ГДР были полностью привязаны к государственным контрактам. Рабочий из Ханоя или Мапуту не имел права уволиться или сменить работу. Протесты, невыполнение норм труда, длительная болезнь и, как ни печально, беременность заканчивались мгновенным увольнением и смещением. Люди приезжали в ГДР работать, а не рожать детей и начинать новую жизнь – в этом вопросе правительства соответствующих стран были согласны; только польские женщины имели право остаться в случае беременности. Воссоединение семей не предусматривалось, а браки с местными жителями категорически не поощрялись.
Угроза отстранения представляла собой мощный дисциплинарный кнут, пряником же был “бонус за отделение”, который давал иностранцам по завершении контрактного пребывания несколько дополнительных марок за каждый день выполнения ими своей квоты. Но это не останавливало ропот и сопротивление. В 1975 году несколько тысяч мозамбикцев объявили забастовку из-за условий труда. В следующем году шестьсот алжирцев сложили свои инструменты в знак протеста против того, что их использовали в качестве дешевой неквалифицированной рабочей силы вместо обещанной подготовки. В Циттау, на границе с Польшей и Чехословакией, вьетнамские ученики взбунтовались против еды в столовой их завода грузовиков и объявили голодовку; они хотели риса. Дюжину из них посадили в самолет, летевший в Ханой. В 1987 году тридцать девять кубинцев объявили забастовку в Лейпциге, когда они открыли свой первый пакет заработной платы и обнаружили, что из нее вычли четверть – по соглашению, заключенному в 1975 году, она должна была быть выплачена им в песо по возвращении. Их фирма, производившая изоляцию для атомных электростанций, не смогла разрешить ситуацию и установила за рабочими наблюдение в общежитии. Двое “нарушителей спокойствия” были немедленно отправлены домой, остальным грозили дисциплинарные взыскания и лишение выходного пособия. Годом ранее власти Восточной Германии выслали обратно тысячу кубинцев после серии жестоких столкновений с местными жителями. В 1988 году Фидель Кастро соглашение расторг80.
Годы после воссоединения были омрачены жестокими нападениями на иностранцев. Это придает особую важность вопросу о том, как обращались с иностранцами раньше, в старой ГДР. В 1993 году Вольфганг Тирзе, социал-демократ и будущий президент Федерального парламента, выросший в Тюрингии, заявил, что настоящий социализм в его бывшей стране создал “свой собственный тип апартеида”81. Права контрактных рабочих были ограничены, их размещали в отдельных общежитиях, как и иностранных студентов. Использование бараков было исключено, поскольку они напоминали о принудительном труде при нацистах. Посещения разрешались до 22:00, но только в специальной комнате для свиданий и после предварительного уведомления и одобрения вахтера. Но в реальности резкий рост численности контрактных рабочих в последние годы режима сделал невозможным строгий контроль над переполненными общежитиями. Игнорируя официальные правила, некоторые мозамбикцы завязали отношения с местными женщинами, а вьетнамцы превратили свои комнаты в мастерские по пошиву джинсов и курток.
За пределами общежитий существовало два радикально разных мира. У большинства восточных немцев вообще не было контактов с иностранцами. Те же, кто работал в фирмах, зависевших от наемных рабочих, напротив, постоянно с ними взаимодействовали, поскольку “бригады” были смешанными. Две