– Конечно, я помню тебя, Трейси. Ты по-прежнему здесь живешь?
– Мы с Тоддом, моим мужем, семь лет назад купили дом моих родителей. – Она опускает глаза на ребенка. – Это Киган, наш младший. Джейк в первом классе, а Тэй Энн в детском саду.
– Как мило… Киган – очаровательный малыш.
– Что ты здесь делаешь, Ханна? Твоя мама знает, что ты приехала?
Я невольно вспоминаю о вчерашней встрече с Эр-Джеем. Если сравнивать эту женщину с вином, то я бы сказала, что в ней чувствуются нотки любопытства и покровительственности с налетом обидчивости.
– Нет, я… оказалась поблизости и… мне просто захотелось взглянуть на старые места. – Я поднимаю глаза на дом, наблюдая, как по телефонной линии осторожно пробирается белка. – Как она, моя мама?
– Хорошо. Она работает в фирме «Мерри мейдс», убирает дома. Ты же знаешь, какая она чистюля. – Трейси смеется.
Я улыбаюсь, но у меня сжимается сердце. Моя мать – уборщица.
– Она… – Я с трудом подбираю слова. – Она все еще с Бобом?
– Ну да. – Трейси говорит об этом как о чем-то само собой разумеющемся. – Они стали жить здесь постоянно с того года, как ты уехала. Ты ведь об этом знала, да?
Знала ли я об этом? Мама наверняка мне говорила. Но слушала ли я? Или отключалась, не желая слушать о ее жизни с Бобом?
– Да, конечно, – отвечаю я, глупо злясь на то, что эта женщина знает больше меня о моей маме. – Они продали дом в Блумфилд-Хиллзе. Он продолжает преподавать. – Я говорю это с несколько вопросительной интонацией, надеясь, что угадала верно.
– Господи, нет же! Бобу в прошлом месяце исполнилось семьдесят четыре. Он никогда не преподавал в местной школе. Откровенно говоря, я только недавно узнала, что он был учителем. Он всегда занимался строительными работами.
С севера налетает порыв ветра, и я отворачиваюсь.
– Мы давно не разговаривали с мамой. Она не знает, что я здесь.
– Плохо, что вы поссорились. – Трейси смотрит на малыша и целует его в лоб. – Знаешь, после твоего отъезда она сильно изменилась.
В горле встает ком.
– Я тоже.
Трейси кивает в сторону скамьи:
– Давай присядем.
Наверное, она считает меня глупой: свалилась как снег на голову, да еще и глаза на мокром месте. Но похоже, все это Трейси не смущает. Мы вместе стряхиваем снег с бетонной скамьи и садимся лицом к озеру. На небе сгущаются тучи, отражаясь в поблескивающих полыньях.
– Ты часто видишь ее? – спрашиваю я.
– Каждый день. Она мне как мать. – Трейси опускает глаза, видимо смущенная неожиданным признанием; в конце концов, она говорит о моей матери, не о своей. – А дети обожают Боба, – добавляет она.
Я стискиваю челюсти. Неужели она позволяет маленькой Тэй Энн с ним общаться? Интересно, она знает о том, что произошло со мной?
– Он все так же любит пошутить. Помнишь, как он смеялся над нами, называл бандитками? – Трейси понижает голос на октаву. – «Что задумали, бандитки?» Я была тогда в него влюблена. Он был такой красивый.
В изумлении я поворачиваюсь к ней. В моем понимании он монстр. Хотя, должна признать, он был красивым – казался красивым – до того момента, как стал вызывать у меня дрожь отвращения.
– Она так и не простила себе, что позволила тебе уехать.
Я упираюсь ладонями в скамью:
– Вот поэтому я здесь. Пытаюсь понять и простить ее.
Трейси пристально смотрит на меня:
– Ханна, Боб никогда не думал о плохом. Он тебя очень любил.
Господи, мама ей рассказала! Конечно, со своей точки зрения. Я задыхаюсь от ярости:
– Легко тебе говорить, Трейси. Тебя там не было.
– Зато была твоя мама.
Кем она себя возомнила, черт возьми?! Неожиданно я вновь ощущаю себя тринадцатилетней. Ни за что не позволю этой маленькой всезнайке лезть в мою жизнь. Я поднимаюсь со скамьи:
– Была рада повидаться, – и протягиваю ей руку.
– Я слышала, что сказал твой отец, – говорит Трейси, не обращая внимания на мою протянутую для прощания руку. – В тот день, когда ты уезжала.
У меня перехватывает дыхание. Я медленно опускаюсь на скамью:
– Что же ты слышала?
Трейси поглаживает спящего ребенка по спинке.
– Я стояла на подъездной дорожке, а он складывал вещи в багажник. Ты уже сидела в машине, такая грустная. Я знала, что ты не хочешь уезжать.
Я пытаюсь вспомнить тот момент. Да, Трейси права. В тот день мне было очень грустно расставаться с мамой. Моя печаль еще не переросла в горечь и гнев.
– Никогда этого не забуду. Твой папа сказал: «Если взял кого-то за яйца, держи крепко, не отпускай». Именно так он и выразился, Ханна. – Трейси нервно хихикает. – Я запомнила, потому что никогда не слышала, чтобы взрослые так говорили. Я была в шоке. Тогда я даже не понимала, что именно он хотел сказать.
Но теперь она понимает, и я тоже. Отец воспользовался ситуацией себе во благо, выжав из нее все возможное. Меня же тогда попросту использовали.
Задумчиво глядя на озеро, Трейси нарушает тишину:
– Помню, как-то летом мы с тобой сидели на этом причале, болтая ногами в воде. И вот на старой рыбачьей лодке приплывает Боб. Он был такой счастливый, только что поймал огромную форель. «Посмотри-ка, Сестренка», – сказал он. Он всегда называл тебя Сестренкой, помнишь? – (Я чуть киваю, мечтая, чтобы она замолчала.) – Он достал эту огромную рыбину из ведра и поднял, чтобы показать нам. Она была еще живая. Таких здоровенных рыб я никогда не видела. Он гордился, как мальчишка, получивший награду за свою работу. «Приготовим ее на ужин», – сказал он. Помнишь?
Я как будто чую мускусный запах озера и почти осязаю прохладные брызги, поднимаемые старой железной лодкой Боба, когда она ударяется о причал. Чувствую, как пощипывает порозовевшие от солнца плечи и как их овевает теплый ветер. Хуже всего то, что я помню счастливое лицо Боба, его гордо расправленные плечи, когда он поднимал в воздух рыбину, а ее серебряная чешуя сверкала на летнем солнце.
– Кажется, да, – пожимаю я плечами.
– Он побежал к дому, чтобы позвать твою маму и взять фотоаппарат.
Стараясь прогнать образы из прошлого, я смотрю на спящего ребенка. Не хочу ничего больше слушать. Я попросила бы ее замолчать, но в горле стоит ком.
– Пока он был дома, ты прыгнула в его лодку.
Я отворачиваюсь и закрываю глаза.
– Прошу тебя, – сдавленно произношу я. – Хватит. Я помню, чем все кончилось.
Через пять минут с холма спустился страшно возбужденный Боб. В одной руке он нес камеру, а другой придерживал