Начав сомневаться в собственной правоте, я подношу к дрожащим губам руку.
– Я была такой стервой, – говорю я скорее себе, чем Трейси.
В первый раз я призналась в этом себе, и мне стало легче. Потому что это правда.
– Боб тебя не выдал. Сказал твоей маме, что сам недосмотрел, оставил ведро без крышки, и проклятая рыбина выпрыгнула в воду. – Трейси тепло мне улыбается, словно пытаясь приободрить, в ее словах я не чувствую больше упрека. – Он опекал тебя, Ханна. – (Я закрываю лицо руками.) – Чем больше он пытался подружиться с тобой, тем больше ты сопротивлялась.
Мне это знакомо. То же самое происходит сейчас у нас с Эбби.
Малыш Трейси начинает ворочаться, и она встает:
– Хорошо, детка, сейчас идем. – Она кладет руку мне на плечо. – Нам пора кушать. Можешь зайти ко мне и дождаться маму. Она вернется к трем.
Я вытираю нос рукой и смущенно улыбаюсь:
– Нет, спасибо. Все в порядке.
Трейси переминается с ноги на ногу, как будто стесняется оставить меня одну:
– Что ж, рада была увидеть тебя, Ханна.
– И я.
Я смотрю, как она идет по заснеженной тропинке к большому дому, где когда-то жили ее родители.
– Трейси? – окликаю я, и она оборачивается. – Прошу тебя, не говори моей маме, что я была здесь. Ладно?
Она прикрывает глаза от солнца, показавшегося из-за тучи:
– А ты приедешь еще?
– Думаю, да. Только не сегодня.
Она молчит, словно раздумывая, высказать ли то, что у нее на уме. И наконец решается:
– Знаешь, Ханна, так трудно сказать «прости», пока не сделаешь это. Потом оказывается, что это самое простое на свете.
* * *
Дождавшись, пока Трейси не скроется из виду, я даю волю слезам. Она считает, что просить прощения должна я. И я не уверена, что она не права.
Я задерживаюсь во дворе дома еще на полчаса, прокручивая в голове слова Трейси, ее воспоминания о нашем детстве и то, что помню о том времени я сама. Что же я наделала?
Слышу голос отца, говорившего мне уже после нашего отъезда из Мичигана: «Слишком много думаешь». В то время мне было тяжело, я очень скучала по маме. Знаешь, почему зеркало заднего вида такое маленькое? Чтобы меньше оглядываться назад, на свое прошлое.
В дальнем конце двора я замечаю что-то, торчащее из сугроба. Не спуская глаз с предмета, я пробираюсь по заснеженному двору, потом сметаю рукой снег с горизонтальной планки. Воспоминания уносят меня в прошлое. Господи, не могу поверить, что оно все еще здесь! Мое старое гимнастическое бревно.
Голубая замша, которой Боб обил бревно, распалась, обнажив почерневшую древесину, расколотую посередине. Боб соорудил мне этот снаряд, увидев, с каким интересом я смотрю по телику выступления гимнасток. Он целыми днями клеил, шлифовал и красил доски. Потом приделал к бревну опоры из оцинкованной стали.
– Попробуй-ка, Сестренка, – сказал он, демонстрируя мне подарок. – Но будь осторожна, а не то сломаешь шею.
Я уперлась и решила, что ни за что не залезу на это чертово бревно.
– Оно должно быть высотой четыре фута, а не два, – заявила я тогда.
Порыв северного ветра бросает мне в лицо горсть колючих снежинок. А что, если мне сейчас разок пройтись по бревну – в искупление моих ошибок? Я поднимаюсь на обветшавшие доски. И почти сразу правая нога соскальзывает, и я приземляюсь на колени в снег. Перекатываюсь на спину и смотрю на небо. У меня над головой плывут и кружатся облака. Как хорошо было бы отмотать жизнь назад, переместиться во времени. Потому что все то, во что я верила последний двадцать один год, теперь вызывает сомнения. И та миссия, с которой я приехала сюда, – простить маму – вдруг кажется мне ошибочной.
Глава 14
В субботу утром я еду прямо в пансионат к Дороти. Мне надо с ней увидеться. Я совершенно сбита с толку и больше не уверена, что мне нужно прощать маму. На входе я с удивлением встречаю Джейд и ее сестру Натали, которые выходят на улицу.
– Привет! Что вы все здесь делаете? – Слова вылетают прежде, чем я успеваю всмотреться в их лица.
Я понимаю, что дело в их отце.
– Ищем место для папы, – объясняет Натали.
Джейд пожимает плечами:
– Вчера мы получили результаты ПЭТ. Похоже, химиотерапия ему не помогает.
– Мне так жаль. – Я кладу руку ей на плечо. – Могу я чем-нибудь помочь? Может, что-то сделать для вашей мамы?
– Помолись за них. – Джейд качает головой. – Ни за что не поверишь, что сказал мне папа, когда я везла его домой после визита к врачу: «Джейд, скажи, пила ли Эрика Уильямс алкоголь на вечеринке в день твоего шестнадцатилетия?»
Я вздыхаю:
– Он все еще вспоминает о той вечеринке? Ты наконец рассказала ему?
– Мне хотелось сказать, честное слово. Но я просто не смогла. – Голос у Джейд глухой. – Я посмотрела ему в глаза и ответила: «Нет, папочка». – Она переводит взгляд с меня на Натали. – Он так гордится своими девочками. Не могу его огорчать сейчас, когда…
Натали обнимает сестру, и я догадываюсь, что обе они про себя договаривают фразу: «Сейчас, когда он умирает».
Джейд поворачивается ко мне, пытаясь улыбнуться:
– Как дела в Чикаго?
На несколько секунд я задумываюсь. Действительно. Чикаго, собеседование. Я была настолько поглощена мыслями о Мичигане, маме и Бобе, что Чикаго кажется теперь чем-то второстепенным.
– По-моему, все прошло хорошо. В понедельник расскажу подробнее.
– Ты не говорила Клаудии о встрече?
– Нет. Только тебе. Все остальные считают, что я уехала отдохнуть на пару дней. А что?
– Я делала ей макияж, а в новостях передавали о снежной буре в Чикаго, и Клаудия сказала: «Надеюсь, наша Ханна там не замерзнет».
– Странно. Я точно ей не говорила.
– Будь осторожна. Эта девица ничего не пропустит.
* * *
Я нахожу Дороти в гостиной. Она сидит за роялем и наигрывает песенку «Danny Boy». Я тихонько встаю рядом и слушаю, как она играет. Я слышала эту песню в ее исполнении много раз, но сегодня меня особенно трогают слова матери, которая провожает сына и просит его поскорее вернуться.
Я буду ждать тебя в дождь и жару,
Я так люблю тебя, мой мальчик Дэнни.
– Браво! – хлопаю я в ладоши.
Дороти поворачивается ко мне на вращающейся банкетке. Ее лицо светится.
– Ханна, дорогая!
– Здравствуй, Дороти. – Мой голос дрожит, я не понимаю, что