– Погодите, – прервал его Гашек. – Я не помню, чтобы мою мать осматривал лекарь. Ей никто так и не помог. Она промучилась с неделю и умерла.
– Не помнишь, конечно, – ответил старик. – Во-первых – обрати-ка, Алеш, внимание, – когда речь идет о серьезной опасности для жизни больного, на время осмотра впечатлительные родственники должны покинуть помещение. Во-вторых, если не ошибаюсь, ты тогда говорил-то с трудом.
Пока он рассказывал, Алеш выпил уже две полных кружки эля. Гашек задумался. Кто его обманул? Матей, Драгаш Гроцка или собственная память?
Увидев пожилого портретиста в бронтской корчме, Гашек вновь мысленно перенесся в то далекое, страшное время, когда заболела мама. История Драгаша звучала стройно, потому что соотносилась с тем гнетущим чувством, которое он испытывал бесконечными ночами у постели умирающей. Казалось, тогда во всем мире остались только они вдвоем, и никто не хотел пробиться к ним, протянуть руку помощи, разогнать густую, тяжелую тьму.
– И Гельмут не отправлял вас с посланием? – наконец заговорила Итка. – Не давал вам рисунок Драгаша из Гроцки?
– Кого? А, художника, – вспомнил Матей. – Нет. Хотя он тоже там ошивался. Кажется, хотел развести Ройду на парадный портрет. Улетучился сразу, как только услышал, что у господина нет денег со мной расплатиться. Брат посоветовал взять кобылой – лошадка и вправду оказалась хороша. Ну, мы и сторговались.
Гашек в несколько глотков опустошил кружку очень крепкого эля – тот едва ли не царапал горло. Итка поставила локти на стол и прикрыла лицо ладонями. Стрельнула взглядом, как бы спрашивая: «И что дальше?» Ответа у Гашека не нашлось – все мысли улетучились. Остались только ощущения: невыносимое одиночество из прошлого и полная растерянность в настоящем.
– Я так понимаю, после смерти ее сожгли, – вдруг заговорил помрачневший Алеш.
Гашек молча кивнул. «Вместе с утварью и одеждой».
За стенкой неожиданно заплакал ребенок. Итка и подмастерье лекаря одновременно вскочили с мест.
– Опять приснилось что-то, – вздохнул Матей. – Ну, пойдемте, дети. Надо человеку помочь.
Алеш провел их в другую комнату, поменьше, где на коротенькой лавке, накрытой двумя козьими шкурами, сидел, поджав ноги, худощавый мальчик. Когда они вошли, он поднял голову; круглое лицо распухло от слез. Гашек сразу понял, что они с Алешем братья. Парень опустился на колени перед лавкой, взял плачущего мальчика за руки.
Итка села слева от ребенка, Матей – справа, Гашек остался стоять. Незнакомцы совсем не напугали мальчика. В его сонных глазах жила глубокая, безвременная печаль. Гашеку почудилось, будто он смотрит в отражение в беспокойной воде.
– Ну все, все, Еник, – закряхтел Матей, хлопая ребенка по спине. – Солнышко выпьет твои слезы.
– Где мама? – всхлипнул мальчик.
Алеш едва держался, чтобы не заплакать вместе с братом.
– Давай я расскажу твою любимую историю, – предложил старик, – а если станешь внимательно слушать, мама будет тобой довольна.
Еник утерся и закивал. Алеш, выдавив натянутую улыбку, погладил его по голове.
– Очень-очень давно, – смягчившимся голосом начал Матей, – может быть, на этом самом месте Матушка Земля родила огромных Первенцев. Долго бродили они по миру в поисках мудрости и славы – велики были Первенцы Земли, велики были и их желания. Матушка щедра, но на всех не хватало ее даров. Кому-то, – он протянул мальчику сушеную рыбку, – удавалось добыть самые ценные богатства, а кому-то, – старик вывернул пустой карман, – не доставалось совсем ничего. И вот озлобились Первенцы друг на друга, и самый жадный из них сказал: «Если я не буду владеть дарами, никто не будет ими владеть!»
– Я знаю, знаю! – воскликнул мальчик. – Это Солнышко!
– Верно, Солнышко. Он обратился в огромную птицу и выпил всю воду, которую нашел на земле, – как сейчас он выпил твои слезы. Но без воды все живое на свете умерло, и наступила Великая Засуха. Долгие годы страдала Матушка, проклиная одного из своих Первенцев, и велела остальным позабыть его настоящее имя. Трудно стало Солнышку летать по небу, и он решил найти место, куда приземлиться. Тогда-то красавица Гарнаталзбета, любимое дитя Земли, обратилась в высокую гору, и стоило Солнышку спуститься с неба, он вспорол об ее вершину живот. Вся вода, которую он выпил, и все его внутренности полились на землю со склонов горы, питая и удобряя почву. Упал к подножию поверженный великан: из костей его выросли новые леса, из желчи появились звери и птицы, а от плоти и крови его родились первые люди.
– Как мы с тобой? – Еник заглянул ему в глаза.
– Как мы с тобой, – подтвердил Матей. – Одинаково любящая старших и младших детей своих, пощадила Первенца Земля: обратила в чистый огонь и велела лететь по небу, согревая весь мир теплом. А люди в память о заступничестве прекрасной Гарнаталзбеты основали у ног ее целый город, который носит ее длинное имя.
– Правда, сейчас им никто уже не пользуется, – прозаично отметил Алеш, – все зовут его просто Столица.
– Ну тебя! – надулся мальчик. – Я буду говорить правильно! Гарназа… Гарзабе…
– Вот поэтому так и не говорят, – улыбнулся подмастерье.
Еник рассмеялся, и глаза его заблестели совсем иначе.
– Ну, иди, – подбодрил ребенка Матей. Еник чихнул, вытер нос рукавом, вскочил и убежал во двор. – А вот его мать действительно умерла от чумы, – обратился он к Итке и Гашеку. – Поэтому в каждом селении должен быть грамотный лекарь. Не будь приняты своевременные меры, Еник не играл бы сейчас во дворе.
Все четверо вернулись за стол – допить эль, перевести дух и каждый свое обдумать. Гашек не понимал, что делать дальше. Получалось, от самого Бронта они шли по ложному следу. Зачем Драгаш солгал? Почему не явился на место встречи?
Итка тоже выглядела растерянной. Вновь заговорил Матей:
– Раз уж мы начали с того, что вы будто бы искали работу, у меня в самом деле есть для вас дело. Алеш нужен мне здесь, а сам я уже староват для путешествий. Мой друг и коллега Дитмар из Бронта не может надолго оторваться от лаборатории…
– Бронт?! – в один голос воскликнули Итка и Гашек. Они оба вспомнили исчезновение Драгаша, вооруженных хаггедцев и загадочного всадника, который преследовал их до самых городских ворот. Гашек ответил за двоих: – Мы, пожалуй, откажемся.
– Уверены? Я хорошо плачу, – настаивал старик, но они остались непреклонны. – Ну,