По ушам резанул такой шум, будто все они с разбегу прыгнули в бурную реку. Чей-то конь едва не затоптал Итку, но за миг до столкновения вдруг взял левее и промчался мимо. Прорезав строй, как грабли вспаханную землю, всадники разбились на два потока и обогнули кольцо обороны Корсахов.
Итка выстрелила кому-то из врагов в спину, потом снова повернулась на крики: среди тех немногих, кто упал с лошади и смог подняться, без оглядки рвался в бой Куница.
Отто сперва пытался давать команды, которые больше никто не слышал, а потом схлестнулся с одним из наемников. «Чтобы стать охотницей, побудь добычей», – так, кажется, говорила мудрая Танаис. «Только не сейчас», – подумала Итка. Сейчас нужно просто выжить.
И так рассуждали все: чернобородый воин, с отборной бранью перезаряжающий арбалет; чудом выживший батрак с копьем, для которого этот бой стал первым и все еще мог оказаться последним; Отто, благородный господин Тильбе, всю жизнь обучавшийся искусству фехтования и теперь забивший человека насмерть грубыми, совершенно безыскусными ударами латной перчатки. Люди Кашпара готовились отражать следующую атаку наемников, снова возглавляемых двумя командирами, но Итка полагала, что напрасно: у Бруно вполне определенная цель, и он не станет зря тратить на них время. Отто пришел к такому же выводу. На этот раз он отдал приказ таким голосом, что ему повиновались, даже не расслышав в точности слов – нечто за гранью разума подсказывало телу, как вести себя, чтобы избежать гибели.
Люди сплотились, ощетинились копьями и щитами. Вражеские всадники перегруппировались, галопом пошли в новое наступление. Итка удачным выстрелом убила под вожаком ханзы коня и понадеялась, что ублюдок свернет себе шею. Удостовериться не успела: расколовшись надвое, строй наемничьей конницы ударил людям Тильбе в лоб, и что-то мощным толчком отбросило Итку назад.
Она перекатилась вбок, чтобы не попасть под копыта, вскочила рывком, попыталась найти глазами Отто и не смогла. Вместо него она снова увидела Куницу – беспощадного, остервенелого, с ног до головы в крови. Он убивал так же ловко, как жонглировал факелами. На пути Куницы встал чернобородый арбалетчик, который умудрился потерять арбалет. «Дурак, – подумала Итка, – это твоя погибель». Она услышала голос Отто, не далеко, не близко – он звал кого-то из своих воинов. Врагов как будто бы стало больше, как и напуганных, бесхозных коней.
Итка потянулась к колчану на поясе и выругалась: стрелы закончились. Куница зарубил арбалетчика и, взглянув прямо на нее, поудобнее перехватил топоры. Между ними осталось с дюжину шагов и несколько трупов. В груди полыхал неожиданно стиснувший сердце ужас. Итка могла бы, наверное, окликнуть Отто, да только какой смысл – она хорошо знала, что Куница окажется быстрее. Десяток шагов, семь, пять, почти вплотную.
– Стой! – крикнула Итка, оглохшая от шума крови в ушах.
Может, на самом деле она это прошептала, и Куница ее не услышал – или не хотел слышать. Он отчаянно рванулся вперед и напоролся на лезвие кинжала.
Итка разжала пальцы. Клинок вошел в грудь по самую рукоять. Куница открыл рот, как будто хотел что-то сказать, но из горла вырвался глухой, рычащий хрип.
Юноша покачнулся, выронил оружие, упал на одно колено. Итка опустилась следом, не понимая, как это могло произойти – она даже не помнила, когда достала кинжал из ножен. Страх исчез, словно вовсе ей только почудился. Глядя сквозь нее, Куница пытался сделать вдох и не мог, судорожно протянул руку, навалился Итке на плечо. Она почувствовала, как сохнет попавшая на ухо капля крови. Куницу повело в сторону. Падая, он ухватился за одежду Итки и сорвал верхние застежки, задев пальцами шерстяной шнурок амулета.
Она не увидела его смерти – она вообще ничего не видела сквозь плотную пелену перед глазами. Расплывались кляксами на листе из грязного снега быстрые тени – наверное, люди. Казалось, будто кто-то ласковым движением прикрыл ладонями уши Итки, чтобы она не слышала их воплей – или все потому, что она распустила густые волосы?
Вместо криков в голове зазвучали сперва слабые, далекие голоса, но Итка не могла разобрать слов их печальной песни. Потом поняла: эти слова – на чужом языке. Так звучала она, та самая вдовья колыбельная, и среди тысяч голосов – голос женщины, что качала на руках младенца, которого Итка боялась разбудить.
«О чем же все-таки эта песня?» – обратилась она к вдове. «О кошке, в ночи зовущей своих котят, – сказала женщина, и вторили ей десятки, сотни других. – Все они откликаются, кроме рыжего, родившегося самым первым». Итка спросила: «Что с ним случилось?» – и прищурилась от отраженного снегом яркого света. «Он умер, – ответила она, Сестра сестер, Мать матерей. – В конце концов все они умирают».
Итка посмотрела на небо. Солнце, первое дитя земли, расправило пламенные крылья.
Гашек запыхался.
Ему раньше не приходилось бегать в кольчуге, даже недлинной, и лучше бы никогда не пришлось. Он проделал только треть пути, когда понял, что дальше – либо падать, либо переводить дух. Хотя бы шлем не сползал на глаза, как тот, в котором Гашек тренировался. Иногда он на это жаловался, а главарь с усмешкой отвечал: «Приспосабливайся. Настоящий бой – это в принципе крайне неудобно».
И все-таки шлем почему-то ужасно сдавливал голову, почти как жгут, которым так умело орудовал Куница. Гашек снял с себя эту стальную скорлупу, отбросил в снег, стянул перчатку и залез рукой в подшлемник: волосы взмокли, словно только что из бани. Холодный воздух больно саднил горло, а туда, к Итке, в самую гущу сражения, еще бежать и бежать. Гашек уже приготовился к новому рывку, как сердце вдруг сжалось и ухнуло в пятки: раскатистым эхом прокатились над полем боя два длинных сигнала рога.
Гул спугнул птиц по всей округе: небо обуглилось и почернело. Два длинных сигнала – значит, засадные хоругви пойдут в атаку, а он, Гашек, об этом не предупредил.
Он не хотел крови, Итка не хотела, даже Бруно собирался решить дело миром – разве что гетману все это оказалось в радость, потому что он жил войной, которая давно кончилась. Если война в самом деле такая, Гашек мог бы сказать, что ненавидит ее.
Земля вздрогнула от топота десятков подкованных копыт. Засада, как гигантская змея, выползала из леса, раскрыв ядовитую пасть.
Гашек стоял прямо у них на пути. Пнул шлем в сторону всадников: пусть хоть одна