Модвин поежился.
– Это ужасно. Зачем тебе рвали зуб?
– Тот, первый? Ну, он болел и вообще был лишним, так что Алеш его вырвал. Алеш – это мой брат. Надо было становиться лекарем, как он. Сейчас не сидел бы здесь. – Пушкарь тяжело вздохнул. – Я очень скучаю по брату.
– Я тоже, – признался Модвин и, вздрогнув от громкого стука в дверь, прикусил и свой, и кошачий язык.
Он не помнил даже, как попал в конце концов к себе в комнату. Дверь снова сотряслась под резкими ударами, и снаружи позвали:
– Господин, все готовы. Я взял бурдючок красного. Только вас ждем.
Голос Мышецкого. Модвин, окончательно потеряв кошку, вяло откликнулся и принялся переодеваться, собирая снятое в грязный мокрый узел. У подножия башни его забрала батрачка, косящая одним глазом на чулан под лестницей. Модвин проследил за взглядом служанки и, когда дверь открылась, в который раз поздоровался с Баво. Тот торопился наверх, держа под мышкой свернутый кожаный чехол.
Мышецкий в нетерпении булькнул бурдюком.
Модвин не сразу узнал своего коня, когда того вывели, звенящего сбруей, из темноты денника во двор. То есть конь-то вроде тот же, но вороньи крылья на задней луке седла выросли как-то быстро и сами собой.
– Вильма для вас их делала, – сказал подошедший Венжега, обменявшись жестами с людьми, которые укладывали в телегу тела Шевко и Габора.
Им надо было на юг, а не как Вальтеру – в другую сторону.
Почти всю дорогу до Жильмы Модвин то и дело оглядывался: на один белый саван в трясущейся телеге и два черных крыла за своей спиной.
– Там, говорят, приехал кто-то в мельничий дом, – обронил у самой деревни Крынчик. – Дальняя родня, вроде бы.
Ну что же, прекрасно, с грустью подумал Модвин. Можно будет узнать, как звали первого убитого им человека – не за тем ли на самом деле он едет хоронить Вальтера? Мертвых все это, правда, уже не удовлетворит – и вряд ли могло удовлетворить при жизни. Только разве откажешься от лишнего повода плохо спать по ночам?
Жильмовский погост находился довольно далеко от деревни, почти у самого реденького лиственного леса. Мышецкий ткнул пальцем в один из курганов: «Тут мой ублюдок-дядя. Хороший был человек». Модвина передернуло от этих его слов, а потом и вовсе проняла мелкая дрожь: на фоне деревьев он не сразу увидел сложенный ближе к краю погоста погребальный костер, по форме напоминающий тот, что стоял во внутреннем дворе Сааргета, дожидаясь казни ублюдка-дяди.
Но там сейчас не собирались жечь, кажется, ни живых, ни мертвых. Вокруг никого не было. Модвин сделал глубокий вдох, отвернулся, показал на первое попавшееся свободное место и велел копать. Крынчик и трое новобранцев, последних людей из его хоругви, что остались на ногах, взяли с телеги по лопате. Мышецкий, присев у знакомого кургана, встряхнул бурдюк с вином и, похоже, едва удержался от того, чтобы открыть его раньше времени.
В этот конкретный момент Модвин был благодарен своему происхождению: оно позволяло стоять в стороне и наблюдать безучастно, как другие копают могилу человеку, пытавшемуся его убить.
Одно неприятное воспоминание сменило другое, когда к сложенному у погоста костру из деревни пришел ребенок.
Одной рукой он тянул за собой тележку, на которой, как мертвая гусеница в паутине, сложилось почти пополам завернутое в саван тело. Над головой он нес зажженный факел. Это был именно «он», то есть мальчик, судя по короткой стрижке – рубаха на нем висела, наоборот, слишком длинная, походила на платье. Лица ребенка Модвин не смог разглядеть из-за натянутой до самых глаз маски.
Мальчик воткнул факел в землю, поднял на руки маленькое тело, уложил на сухие дрова. Модвин, наблюдая за ним, перестал слышать, как позади него работают лопатами – или, может, другие тоже отвлеклись.
Костер занимался, трещал все громче, как будто приближался в пространстве, пока тот, девятилетней давности, напоминал о себе, преодолевая время. Модвин понял, что ноги сами несут его к огню. Ублюдка тоже несли к огню. У него были клоками вырваны волосы, и голова казалась пятнистой, как этот саван, медленно пожираемый пламенем. Если бы Модвин знал в тот день, как пахнет горелая плоть, он ни за что не подошел бы к окну.
Теперь что-то остановило его, запуталось под ногами. Мальчик оказался прямо перед ним и с опаской разглядывал, слегка задрав голову.
– Вы бы носы замотали, – посоветовал он приглушенным голосом, и Модвин вспомнил, как презрительно морщился от вони Освальд. – Это чумной костер.
Модвин, придя в себя, сделал остальным знак, застегнул поднятый воротник стеганки и втянул голову в плечи.
– Кого ты хоронишь?
Костер протяжно застонал и ухнул: упало внутри, наверное, одно из дров.
Мальчик немного помялся, прежде чем ответить:
– Сестру свою младшую. Старшая еще была. Не доехала. – Он вздохнул. – Ей бы понравилось жить на мельнице.
– Ты живешь в доме мельника? – уточнил Модвин, и мальчик кивнул. – Мы хороним Вальтера Жильму. Он дружил, кажется, с твоим родственником. Как его?..
– Дядька Лукаш. – Мальчик почесал нос через маску. – Может, и дружил. Я дядьку-то и не знал. Я тут вообще раньше не был.
– А ты откуда?
– Из Тильбе.
Модвин покосился в сторону товарищей и понизил голос:
– Ты из слуг владыки?
– Уже нет, – буркнул мальчик. – А вы из Вороньего Когтя, да? – Он указал пальцем на коней. – У вас крылья. Очень красивые.
– Спасибо, – сдержанно поблагодарил Модвин. – Да, мы… Я господин Модвин Фретка.
Мальчик вскинул брови, весь подобрался, быстро отряхнулся и исполнил поклон. С неровно остриженных светло-русых волос посыпалась мелкая грязь.
– А меня зовут Фабек, – коротко представился он.
– Очень приятно. Сколько тебе лет, Фабек?
– Десять, господин.
– С тобой есть там кто-нибудь из взрослых? – спросил Модвин, кивнув в сторону деревни.
– Соседка придет ночевать, – ответил Фабек и посмотрел на огонь. – Мы ей хотели сегодня приготовить кашу.
Модвин осторожно положил руку ему на плечо, но мальчик этого будто и не заметил.
Он так и стоял, глядя на медленно догорающий костер, пока над свежим курганом Вальтера Жильмы проводили обряд. Фабек опомнился, когда заскрипели колеса телеги, а Модвин самым