В этот момент в комнату вошёл Грэхем. Его взгляд остановился на моём лице, а затем переместился на спину женщины. На лице Эвана отразились одновременно негодование и сострадание.
— Ей нужен врач. Срочно, — выдохнула я, едва сдерживая слёзы. — Нужно доставить её в Эвервуд, в больницу.
— Первая группа с арестованными уже уехала, — сказал Эван, его голос был жёстким. — Но я уже распорядился подготовить один из экипажей. Уберём сиденья, постелим матрасы и одеяла. Она доедет, лёжа. И слуги, как свидетели поедут с нами. Мы соберём все улики и показания. Это место будет опечатано.
Он вышел, отдавая распоряжения. Я осталась с леди Армбридж, продолжая осторожно обрабатывать её раны тем, что было под рукой — чистой водой и обрывками ткани. Мне страстно хотелось поскорее покинуть это про́клятое, мрачное место, где каждый камень, казалось, пропитан болью и страданием. Увезти отсюда эту бедную женщину, дать ей шанс на исцеление. И наконец-то позволить себе само́й сделать глубокий вдох, не ощущая во рту привкуса страха и пыли.
Глава 88
Дорога в Эвервуд превратилась в бесконечный, ухабистый кошмар. Леди Абигайль спала беспокойно, словно в забытьи. Она лишь изредка просыпалась от толчков экипажа и тихо стонала. Я сидела рядом, не отпуская её холодную, худую руку. Ильза, стремясь заслужить доверие и прощение, оказалась незаменимой. Она принесла чистое, простое платье, а главное — какую-то густую, пахучую мазь, которую мы обильно наложили на ужасные раны на спине, а затем аккуратно перебинтовали их полосами простыни, разорванной служанками. Потом она принесла отвар из трав — успокоительный, как я поняла, — и мы напоили им леди Армбридж.
Когда мужчины осторожно перенесли её в подготовленный экипаж, убрав сиденья и устроив импровизированную лежанку из матрасов и одеял, я забралась следом. Я устроилась на небольшом сиденье напротив, слуги передали мне ещё несколько одеял, корзину с провизией и кувшин с водой. Я укутала Абигайль, словно ребёнка, и устроила себе нечто подобное. Мы тронулись.
Я надеялась, что поедем без остановок, но путь, как выяснилось, занимал почти двое суток. Останавливались лишь однажды, чтобы сменить лошадей, дать мне возможность перевязать раны леди и быстро перекусить. Я почти не спала, прислушиваясь к её дыханию, поправляя одеяло, смачивая ей губы водой.
К вечеру вторых суток, когда за окном показались знакомые огни Эвервуда, я почувствовала, как камень с души начинает спадать. Но везти измученную, травмированную женщину прямиком в больницу, к незнакомым людям, я не решилась. Всю дорогу она не отпускала мою руку, цепляясь за неё, как за спасительную соломинку. Я договорилась с Генри, и он послал вперёд гонца — предупредить доктора Лэнгтона и подготовить комнату в нашем особняке.
На въезде в город несколько экипажей из нашего кортежа отделились и уехали в другом направлении — видимо, они повезли слуг Эштона в канцелярию для дачи показаний.
Когда наш экипаж остановился у знакомого подъезда особняка Рэдклиффов, на пороге уже стояли все. Казалось, выбежал каждый слуга, каждый обитатель дома. Фелисити поддерживала тётушку Агату — та выглядела постаревшей на десять лет, и острая вина кольнула меня при виде её заплаканных глаз. Элла стояла, держа одну руку у сердца, а другой крепко сжимала ладонь Эдит.
Я открыла дверцу экипажа и спустилась на землю. Ноги подкосились от усталости. И в этот момент Эдит вырвала свою руку и бросилась ко мне. Она вцепилась в меня, осыпая моё лицо мокрыми от слёз поцелуями, повторяя сквозь рыдания:
— Мы молились! Все молились за тебя! Я знала, что ты вернёшься!
Я машинально обняла её, но мой взгляд лихорадочно метался по всему крыльцу. Сердце вдруг замерло и болезненно сжалось. Где он? Где мой Марс? Он всегда был первым, кто встречал меня, тыкаясь влажным носом и громко мурлыча.
Я мягко отстранила Эдит.
— Где кот? — спросила я, и голос мой прозвучал тревожно и резко.
— Не волнуйся! — поспешно сказала она, её глаза расширились. — Марстен у меня в комнате. Он… он приболел, но уже поправляется. Скоро ты его увидишь.
В этот момент подошли леди Агата с Фелисити. Они, перебивая друг друга, благословляли небеса, целовали меня в щёки, ощупывали, словно проверяя, цела ли. Я отвечала что-то, стараясь улыбаться, но все мои мысли были там, в комнате Эдит, с больным котом.
Слуги в это время помогли выбраться из экипажа леди Абигайль. Она уже могла стоять, хотя давалось ей это с огромным трудом. Она опиралась на двух горничных, её лицо было мертвенно-бледным.
— Леди Армбридж, — хрипло произнесла она, кивая тётушке.
Леди Агата прикрыла рот рукой, её глаза наполнились слезами.
— Дорогая моя! Как хорошо, что вам уже лучше. Мы приготовили для вас всё: комнату, ванну, доктор Лэнгтон уже здесь. Сейчас вам станет гораздо легче.
— Благодарю вас, — голос Абигайль дрогнул. — Но… нужно… нужно как можно скорее послать письмо моей матери и сыну. В Бриммор. Оповестить их, что я жива…
— Всё уже сделано, леди, — раздался спокойный голос Генри. Он с Эваном подошёл к нам. — Письмо ушло со срочной почтой ещё днём.
Мы, наконец, вошли в дом. Меня снова закружила карусель объятий, поцелуев, вопросов. Я отвечала, улыбалась, но была как во сне. Мужчины вскоре удалились в кабинет — им предстояла долгая ночь с бумагами, протоколами и заявлениями. Леди Абигайль увели в покои, рядом с ней остались доктор Лэнгтон и тётушка.
Я стояла в холле, потерянная, метаясь между желанием пойти к Абигайль, чтобы проконтролировать осмотр, и жгучей, всепоглощающей тревогой за Марса. Почему он не вышел? Почему «поправляется»? Что случилось?
Эдит, видя моё замешательство, мягко обняла меня за плечи.
— Пойдём, — тихо сказала она. — Пойдём ко мне.
Она повела меня по коридору. Каждый шаг отдавался тяжёлым предчувствием в груди. Она открыла дверь в свою комнату, и я замерла на пороге.
На кровати, закутанный в мягкий плед, лежал Марс. Он был неузнаваем. Мои колени подкосились, и я едва удержалась на ногах. Я кинулась к нему, выхватила его из объятий пледа и прижала к себе. Он был таким лёгким, таким хрупким. Его всегда роскошная шерсть была тусклой и сбитой в колтуны, мордочка заострилась, обнажив скулы, а в уголках его зелёных глаз скапливалась мутная жидкость, оставляя грязные дорожки на шёрстке.