Пока они возились, я внимательно рассматривал лекаря.
Одежда как у караэнского подмастерья. Практичная, с кожаными вставками. Но в основном из натуральных тканей, окрашенная натуральными красителями, мечта любого экоактивиста. В реальности эта ткань превращалась в лохмотья при неосторожном ношении. Или, если кому ближе, в половую тряпку. Особенно в походе. Не говоря уже о том, что натуральный лён и шерсть впитывают запахи и начинают ужасно вонять. Неудивительно, что в моём мире все носят синтетику.
Из-за холода люди старались надеть на себя несколько слоёв одежды, становясь похожими на бомжей-наркоманов. Лекарь не особо выделялся на их фоне. Тем не менее, кроме одежды, в этом мире были и другие символы статуса.
На поясе лекаря болтался короткий, широкий, почти треугольный кинжал — в бессмысленно богатых серебряных ножнах с затейливым узором. Кинжал караэнского стиля — своеобразный паспорт гражданина города. Последнее время Серебряная палата взяла моду давать гражданство ремесленникам и мастеровым, тем самым привлекая в город новых людей. Это работало: в контадо уже открылись две арбалетные мастерские, которые вместе выдавали по десятку сносных, мощных арбалетов в месяц. И, возможно, скоро смогут делать ещё больше.
Но денег на дорогущий меч у таких граждан не было, а отделить себя от просто «понаехавших» хотелось. Вот и появилась мода на эти треугольные кинжалы.
Рядом на поясе висела железная штуковина — инструмент лекаря: стандартизированная мерная ложка и что-то ещё, с выбитым крупным номером — верный признак школы лекарей Вокулы. По соседству висел похожий на затейливый брелок набор медных колец — знак слушателя Караэнского университета.
Любопытный человек. На все руки мастер.
Даже не знаю, с чего начать расспросы. Вернее, знаю — с чего точно нельзя. За последние годы у меня было много практики. Спроси человека напрямую о его деле — и он выдаст односложный, скомканный ответ. Я говорю и о профессии, и о проблеме, с которой он обратился. Потому что рассказать в двух словах то, чем занимаешься всю жизнь, или то, что тебя гложет не один месяц — это как в двух словах объяснить новый язык.
Человек может попытаться. Но, скорее всего, у него не получится. Он раздосадуется и замкнется.
Поэтому нужно заходить издалека. Ох, не зря человечество придумало алкоголь и чайные церемонии.
Я решил начать с того, что спрошу, почему лекарь взял себе в помощники местных — а это были именно местные. В Долине Караэна не принято кланяться, это только в Луминаре своих работяг так выдрессировали.
Но лекарь опередил меня. Он заговорил первым.
— Нижайше и со стыдом прошу простить мне мой старый грех, сеньор Магн, герцог Караэнский. Стыд за него снедает меня постоянно. В оправдание скажу лишь, что то было временное помешательство после алхимического ритуала.
Он поклонился. И остался склонённым. К нему присоединились помощники. Голем заворочался, но лекарь резко распрямился и хлопнул порождение Красного Волока по темно-синей резиновой шкуре.
— Не двигайся! Я ещё не закончил!
Вёл он себя как врач из моего мира. Привычка командовать. И… Равнодушие к статусу, концентрация на деле. Я сузил глаза. Лекарь обернулся ко мне. Хотел было поклониться, но, заметив мой взгляд, не стал.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Тут меня все зовут дядя Нанэ, — осторожно ответил лекарь. Его лицо изменилось. Кажется, он вспотел, несмотря на холод. Его взгляд скользнул по свите за моей спиной — по гогочущим дружинникам, что обсуждали недавнюю схватку, потом по Адреану. И задержался на нём. Прежде чем вернуться ко мне.
Он посмотрел прямо мне в глаза. Оценивающе. Потом, спохватившись, опустил взгляд.
Я положил руку на рукоять меча.
— Ты кажешься мне знакомым, — сказал я. — Ты. Но не твоё лицо.
Он напрягся и сунул руку в сумку на поясе. Та была завязана, он второй рукой дёрнул за узел — всего пара движений, — но к тому времени, когда рука всё же просунулась в мешок, я уже выхватил меч, немного подумал и послал Коровиэля вперёд. Коровка уловил перемену моего настроения, не увидев явной опасности, просто рванул вперёд и кованым нагрудником сшиб в грязь и лекаря, и его помощника. Скорее всего, потоптал бы их подковами, если бы я тут же не спрыгнул и не уселся верхом на лекаря, приставив к его горлу Коготь. Всё произошло быстро.
— Я тебе не враг, — прохрипел лекарь, морщась от боли.
— Отнять всё, что при нём. Связать. Заткнуть ему пасть. В мою палатку, — велел я своим ошеломлённым телохранителям.
— Твой конь сломал мне ребро. Исцели, а то помру, — довольно хамски по форме, но спокойно, если не считать стонов, сказал лекарь, пока подпрыгнувший Дукат исполнял приказ.
Я прикоснулся к его шее, не снимая перчаток. Мужчина оказался удивительно здоров для своих тридцати-тридцати пяти лет — хотя много зубов не хватало, но суставы и потроха почти в норме. На груди лишь ушиб. Лечить я его не стал. Прежде чем к нему вставили кляп, он успел выдавить:
— Только без пыток. Я всё расскажу сам.
Когда я поднялся, Коровиэля уже ужерживал спешившийся Адреан. Молодец, Коровка может натворить дел, не разобравшись. Он фыркал, косил настороженным взглядом по сторонам и бил копытом, пачка мои доспехи грязью. И настороженно косился на пехоту вокруг. Я провёл взглядом по бранкотте.
Они стояли цепью — человек сорок, может пятьдесят, — молча, с лицами, на которых смешались усталость и глухое раздражение. Однорукий с сержантами в стороне. Потерялись в отдалении. Все молчат. Но это молчание было на удивление красноречивым.
У многих руки сжимают древки копий, и кто-то, я заметил, невольно перехватывает их поудобнее. У этих людей теперь есть оружие, пища, и впервые за долгие годы — чувство силы. И потому их молчание — это уже не страх. Это, скорее, ожидание.
Я вдруг почувствовал, как в воздухе густеет то самое неправильное — когда люди, которые существуют для исполнения твоих желаний, начинают задаваться вопросом: а кто тут вообще распоряжается.
Я выдохнул, гася вспышку бешенства, медленно вложил в ножны Коготь, принял меч и спрятал его в ножны тоже. Потом снял шлем, чтобы они видели моё лицо. И сказал спокойно, не повышая голоса:
— Этот человек опасен. Вы видели, что он сделал. Видели, что может. Откуда в нем такие силы? Ведь он не