Мы двинулись дальше, в гору.
— Слушай, если честно. Хрен с ней, с бабой, которая на тебя бросилась. Или девчонка, она реально за ствол схватилась. Но ты же детьми, как живым щитом прикрывался. И мужика убил вообще ни за что. А он — хрен знает, грабил или нет.
— И что, ты думаешь? Он жил с грабителями, но при этом высокоморально отказывался жрать то, что они с убитых взяли? Он — такой же пособник, как и все остальные.
— Но он сдался, — возразил Овод. — Он сдался, а ты его пристрелил. И вообще, мы никому из них не предложили сдаться. Просто вошли и убили все.
— Они тоже нам не предлагали, — сказал я. — А просто перегородили дорогу и стали стрелять, чтобы забрать машины.
— А-то мы, типа, сдались бы, — хмыкнул Овод.
— А они?
Я прошел мимо первого трупа нападавшего. Осталось совсем недалеко.
— Нет, но…
— Ты воевал? — спросил я. — Приходилось вообще в людей стрелять до этого?
— До всего этого? — вопросом на вопрос ответил он, но все-таки продолжил. — Нет, если честно. Потом уже пришлось, но только в зомби. В людей сегодня в первый раз стрелял.
— Но при этом наверняка отличник боевой подготовки? — продолжил я.
— Ну да, — кивнул он и посмотрел на меня. — А ты откуда знаешь?
— А то, что реальный мир — это не полигоны. Ты до этого, подозреваю, митинги разгонял, так? Может быть, в охране стоял на каких-нибудь объектах? Но война у тебя вся была на полигоне?
— Ну да.
— А суть в том, что на полигоне учат одному, а в жизни работают совсем другие решения. И они зачастую гораздо проще, чем там. Если кто-то засел в доме, и его нужно оттуда вытаскивать — разъеби дом танком или артой.
— А если заложники? — спросил он.
— Заложники, — я хмыкнул. — Заложниками занимается спецназ. Если нужно освободить заложников, то действуешь иначе. Пытаешься проникнуть, не спалиться на этом. Входишь быстро, работаешь быстро и четко. Но я же про войну говорю. На войне тебе, чаще всего, плевать на заложников. Знаешь почему? Потому что с тобой твои парни, а те, кто там сидит — чужие. И лучше потерять кого-то из них, чем убьют твоего.
Я пошел напрямую в сторону ямы, пробираясь все выше и лавируя между деревьями. Он же двигался за мной. И чувствовал, как внутри него борются эмоции.
— Короче, мы сейчас живем в жесткое время, — сказал я. — Уверен, что еще немного, и не такое будет. Не удивлюсь, если уже сейчас где-нибудь жрут людей. Не зомби, люди.
— Да ну это перебор, — проговорил он. — Край богатый, можно ведь и землю пахать, и сажать, да и охотиться есть на кого. Тут люди, считай, испокон веков жили, и ничего вполне себе выживали.
— А если это психи? Что с ними делать? Если среди них тоже женщины и дети есть?
— Стрелять, естественно, — ответил он. — Тот, кто человечину жрет — тот сам уже не человек.
— А эти, думаешь, лучше? — спросил я. — Ты принюхайся.
Мертвечиной действительно несло уже достаточно сильно. Я обернулся, и увидел, что его лицо сморщилось. Да, запах не из приятных, а он к нему еще и привычен не особо, подозреваю.
— Немного осталось, — сказал я. — Вот тут вот, на холмик подняться.
— Блядь, Край, — ответил он, остановившись. — Я уже не уверен, что хочу туда идти.
— Надо, — спокойно ответил я, повернувшись к нему лицом. — Тебе надо это увидеть. Остальных я сюда вести не стану, но у тебя вопросы есть, зачем мы это сделали. И вот, я хочу тебе на это ответить.
Несколько секунд он стоял, а потом все-таки поднялся и остановился у склона овражка. Глянул вниз, резко развернулся и блеванул. Ну, тут действительно зрелище не для слабонервных.
Быстро выпустив из себя содержимое желудка, он еще полминуты стоял, трясясь от спазмов. Потом, не разгибаясь, повернулся ко мне, утер лицо ладонью и проговорил:
— Хорошо хоть я не пожрал.
— Но теперь ты понимаешь, почему я такой бешеный был? — спросил я.
— Теперь понимаю, — он кивнул.
Было видно, что ему не хочется на это смотреть, но он все-таки пересилил себя, обернулся и уставился на трупы. Его передернуло, он снова прижал ладонь ко рту, но он упрямо не отводил взгляда. Я молчал. Тут и так все было понятно.
— Все, увидел, — сказал я через несколько минут. — А теперь пошли отсюда. Нас остальные ждут.
***
Долго задерживаться мы не стали, погрузились и поехали. В прежнем составе, и мы со Шмелем снова ехали впереди на мотоцикле. Санаторий покинули, оставив его обитателей самих разбираться со своими проблемами.
Дальше дорога стала уже, гораздо извилистее, а брошенные машины встречались чаще. Но признаков грабежа больше не было: ни пулевых отверстий, ни гари. Так, будто электромагнитный импульс просто застал в дороге, движки отказали, и они в итоге бросили свой транспорт и ушли. Может быть, так оно и было, черт знает.
Хотя встречались и аварии, причем не один раз. Приходилось постоянно лавировать, съезжать на встречную полосу, да и вообще траектория нашего движения стала больше напоминать вусмерть пьяного человека.
Шоссе теперь было огорожено, да и дальше шел обрыв, ведущий прямо вниз, к морю, и по обочине проехать возможности не было. Несколько раз нам приходилось останавливаться и откатывать брошенные тачки в стороны.
Так мы и ехали. Вид тем временем поменялся, и внизу, вдоль всего берега, от самого шоссе, стал простираться город. Огромный, он тянулся по всему побережью, но исключительно малоэтажный: дома в один-два этажа, а высотных строений вообще не было.
— Это Большая Ялта, — пояснил Шмель, перекрикивая рев мотора, когда заметил мой заинтересованный взгляд. — Еще сорок лет назад здесь так не было, стояло несколько мелких поселков. А потом стали строить, и все эти городки в один объединились. Симеиз, Алупка, Кореиз, Гаспра. Тут, считай, все застроено до самой Ялты.
— А мимо Ялты можно проехать? — уточнил я.
Это все-таки относительно большой город, лезть в него мне определенно не хотелось. И там,