«Эх, сколько верёвочке не виться, а конец будет, — махнул рукой фронтовик Петренко. — Мир праху, короче...»
Сапунькова нашли возле общежития на Карла Маркса, за дровяными сараями. Что он там делал ночью, никто не знал. К утру труп окоченел, точное время смерти, как сказал кто-то «знающий», установить не смогли.
О том, что в два ночи убитый был на объекте, Николай никому не сказал. Да его, собственно, и не спрашивали. Никому даже в голову не приходило, что бригадир был одним из последних, кто видел Сапунькова живым. И вообще, на объект к ним милиция в эти дни не заглядывала, свидетелей не искала. Вероятно, там тоже решили, что это дружки постарались. Уголовное прошлое и всё такое. Бывает.
Стрельников был с ними согласен. Последняя фраза Кирьяна «Пойду долги раздавать» заиграла теперь совершенно другими красками. До Николая лишь после того как и впрямь подтвердилось, что Сапунькова убили, дошло наконец, зачем тот хотел, чтобы его задержали, чтоб бригадир стал свидетелем, чтобы отправил в милицию...
Сапуньков знал, на что шёл. Знал, что его ожидает, если он не откроет сейф и не стырит оттуда деньги.
У него были сообщники.
И этим сообщникам он был должен.
Поэтому, видимо, и подписался на кражу со взломом. Вот только украсть у своих... у тех, что внезапно стали своими, он или не смог, или не захотел. Единственным выходом, возможностью соскочить или хотя бы отсрочить все выплаты по долгам «друзьям-уголовничкам» для Сапунькова могло стать его задержание прямо на месте, с последующим судом, приговором и отправкой на зону. Мол, так и так, кореша, я сделал всё правильно, по понятиям, но не подфартило.
И ему, в самом деле, не подфартило. Но не из-за того, что на взломе с поличным его так и не взяли, а из-за того, что Стрельников его отпустил. Не понял намёков и попросту выгнал, отправив, как оказалось, на смерть.
Вот эта ошибка, промашка, обыденность, нежелание понимать, она-то как раз и выбила Николая из колеи. Не увидеть за деревьями леса, не услышать за сказанным мысль, не почувствовать, что за явной бравадой скрывается просьба о помощи, пусть даже весьма специфической... Увы, он и вправду забыл, что люди — не схемы, не карты, не фишки, не юниты в компигре и даже не минимальные базовые единицы экономического процесса. И что рассматривать их в таком качестве может лишь полностью оторвавшийся от реальности теоретик...
За ноябрь, кстати, он заработал чуть больше среднего по бригаде. К озвученным мастером двумстам восьмидесяти восьми рублям добавились ещё тридцать два, что были закрыты двадцатого, когда бригада ещё не сформировалась, и двадцать восемь рублей за тот выходной, когда он и «Леший» экспериментировали с «незамерзайкой».
Что любопытно, ни подоходный налог, ни налог за бездетность из этой суммы не вычли. С января 58-го, чтобы попасть под выплаты, требовалось зарабатывать в месяц не меньше трёхсот семидесяти рублей, и Стрельников в категорию налогоплательщиков в этом месяце пока не попал. Зато угодил автоматом в сообщество тех, кто платил партийные взносы, а это, ни много ни мало, аж три процента от заработанного. Так что червонец на нужды партии, как всякий сознательный коммунист, он выложил в тот же день. Лично товарищу Судакову. Несмотря на праздник, тот специально прибыл на стройку, чтобы проверить, как у товарища Стрельникова продвигается изучение руководящих и направляющих документов.
Проверку Стрельников выдержал, чётко оттарабанив парторгу про всё, что успел прочитать. И про недавние Пленумы, и про Постановления ЦК «О работе с кадрами в партийной организации Киргизии», «О серьёзных недостатках в рассмотрении писем, жалоб и заявлений трудящихся», «Об улучшении руководства массовым движением рабочих и сельских корреспондентов советской печати», и про Проекты Тезисов «по вопросу об укреплении связи школы с жизнью» и «о контрольных цифрах развития народного хозяйства СССР на 1959-1965 годы».
А когда он, вошедши в раж, принялся объяснять парторгу, в чём суть предлагаемого ЦК нового принципа заготовок сельхозпродукции и отмены натуроплаты за работы машинно-тракторных станций, Судаков «в ужасе» замахал руками: мол, хватит, не надо, не на собрании, побереги это лучше для партконференции...
Представитель милиции появился на стройке лишь через неделю после случившегося. И не следователь, а обычный оперативник со старлейскими звёздочками на погонах. Рабочих он опрашивал около часа. Последним у него в списке значился Стрельников.
— Знаете, Николай Иванович, мне тут сказали, вы одного рабочего выгнали из бригады.
— Выгнал. За пьянку.
— И за воровство, — добавил старлей.
— Уже доложили? — скривился Стрельников.
— Работа такая: всё тайное узнавать, — усмехнулся товарищ из органов.
— Я понимаю. Но то воровство мы, как бы сказать, пресекли, поэтому что теперь раздувать-то?
— А драку?
— Какую?
— Потерпевшего Сапунькова и Шишкина.
— Да какая там драка? — дёрнул щекой Николай. — Так, попихались немного и всё. За это не убивают. И вообще, положа руку на́ сердце, Шишкин с дружками не на Сапунькова батон крошили, а на меня. А Сапуньков просто рядом стоял, толпу создавал...
— Стоп-стоп, погодите! — остановил его опер. — Какие дружки? Про дружков гражданина Шишкина я в первый раз слышу. А ну-ка давайте, рассказывайте.
Николай мысленно чертыхнулся. Вот не хотел же про «цирк» в подсобке рассказывать, а придётся...
И он рассказал всё, как было, не упомянув только финку, которой Кирьян стращал тех придурков.
— Вы описать их сможете? — попросил опер, когда Николай закончил.
— Попробую...
На создание словесных портретов ушло минут десять. Стрельников даже сам удивился, как много примет он вспомнил, насколько эти два гаврика засели у него в памяти. Когда старлей наконец оторвался от писанины, то лишь головой покачал, перечитав по новой, что рассказал ему бригадир:
— Ну, если вы не ошиблись... этих двоих я знаю. Тот, что помельче — «Жорик». А здоровяк — «Мухомор».
— Сидельцы?
— Нет. Приблатнённые. Летом, я помню, сам оформлял их за мелкое хулиганство...
Ещё через пару дней тот же опер снова пришёл на объект. И снова начал «пытать» Николая по этим двоим. Показал фотографии (вероятно, из Паспортного стола):
— Вот эти?
— Эти, — кивнул бригадир.
— Жаль.
— Почему?
— Пропали они.
— Куда?
— Неизвестно. По месту прописки их