Максвелл убивал нас вместе с этим миром.
И в тот момент, когда мне показалось, что всё, конец, и сейчас я просто перестану существовать от такого объёма причиняющей боль энергии, Артём дал команду.
— Жги!
Я выпустил в этот грёбаный жертвенник всё то, что у меня накопилось.
И это была не струя огня, к которой я привык. Это был луч чистой энергии. Даже не сине-белого, как можно было ожидать, а чистого синего цвета. Да, именно синего, невероятного синего пламени. Настолько горячего, что ничего на его пути выстоять не могло.
Поток этого пламени растопил к чёртям жертвенник, попросту уничтожив всех, кто находился рядом, и превратив в пар все те тела, которые лежали на этом жертвеннике. Испарил жертвенную кровь, уничтожил также и менталистов, которые являлись частью конструкта, работающего на Максвелла. Заживо спалил и пару легионов охраны, все они покрылись синим пламенем.
Я смог выдать что-то небывалое. Нечто с настолько высокой температурой, что даже самому было удивительно. Моё тело, аккумулировав энергию местного мира, стало орудием массового поражения.
Я сам был драконом? Возможно, что и так.
Я что-то кричал, исторгая из себя пламя, но не помнил, а потом уже и не видел, потому что боль затмила мне глаза.
По мере того как я пустел, я видел, как с моего тела постепенно сходят татуировки. Да, все те, что были сделаны кровью демонов: они блёкли, таяли и постепенно вылетали вместе с испаряющейся энергией.
Но самое главное, когда я протёр глаза и смог снова видеть, после того как поток энергии иссяк, я с удовлетворением отметил: жертвенника больше не существует.
А вот затем мы услышали не просто гул. Это был гул, наполненный тресками и взрывами. Дрожание всего нутра этого мира сотрясало землю у нас под ногами.
Я обратился к Агносу, который стал материальным:
— Ты мне обещал.
В следующий же миг нас всех повалило с ног.
Небо над нами озарила алая вспышка, и мир вокруг стал кроваво-красным.
Единственный, кто мог двигаться, был Агнос. И он успел метнуться и свернуться вокруг нас кольцами.
Собственно, это было последнее, что я успел увидеть.
* * *
Максвелл испытывал холодное удовлетворение от того, что он идеально рассчитал конструкт.
Ему было на самом деле хорошо от того, что всё работает именно так, как должно работать: никаких энергопотерь, никаких непредвиденных ситуаций. Всё так, как и задумывалось.
Это был тот редкий миг, когда Максвелл буквально кайфовал от самого себя, от того, что у него всё вышло, что вся его работа как учёного, как изобретателя, как творца науки достигла своего апогея. Настолько идеальным получился конструкт.
Его нисколько не трогало уничтожение низших. Когда их принесение в жертву стало сплошным потоком, это уже было просто рутиной.
Не трогали его и сомнения родни, находящейся на двух других жертвенниках, хотя он был с ними в одной ментальной связке и прекрасно видел все их самые потаённые страхи.
Они считали, что всё это перебор, что это слишком. Но Максвелла это тоже не трогало.
Он просто упивался собственным величием, собственным разумом. Тем, что он настолько умён, что вообще это создал. Создал нечто такое, чего раньше никогда не было.
Не было раньше конструкта сильнее и более энергоэффективного, чем этот.
Ведь он, всего лишь высший демон, сейчас по сути вскрывал божественную темницу, созданную другими богами.
В мыслях он уже сам себе чуть ли не корону на голову надевал, думая, что его разум смог вскрыть божественные печати. И он сам благодаря этому становился равен богам за счёт одних лишь знаний.
Вот же как всё меняется. Когда-то его считали отщепенцем и сумасшедшим за все эти его эксперименты. Считали, что всё это ненужно и ведёт лишь к погибели. Когда-то именно из-за этого отвернулась от него и Арахна. А вместе с ним и от всего клана селекционеров. Отвернулись и остальные домены демонов.
Но где они сейчас? Они — всего лишь пыль под его копытами. А он даже эту пыль смешает с кровью и золой и пройдётся по ним. Они все вместе не стоят даже сотой крупинки его разума. Настолько он великолепен.
Максвелл чувствовал, что конструкт практически напитался, причём идеально, без каких бы то ни было потерь. Нужно было только следить, как энергия закольцовывается, концентрируется и распределяется по трём точкам, разрывая ткань миров и разрушая саму защиту, созданную богами.
Вот тогда он ощутил резкую боль и обрыв связи на одном из накопителей, где находилось несколько его сыновей.
Он с трудом заставил себя обернуться в ту сторону и увидел поток синего пламени, который объял жертвенник, низших, находившихся на нём, охрану и менталистов, сопровождавших ритуал.
Причём он даже не мог понять, что это за пламя. Если бы оно имело какой-то другой цвет, можно было бы подумать на Азарета или кого-то ещё. Но такого цвета пламени демоны не видели даже у Саламандры. Та пользовалась другим пламенем; её максимумом было белое пламя, и то только когда она участвовала в процессе, находясь в своей божественной сущности.
Здесь же пламя было горячее. Оно было синее. И Максвелл не понимал, откуда оно взялось. Но это сейчас было и не столь важно.
Конструкт, потеряв одну из точек опоры, пошёл вразнос. Утратив один из накопителей, он грозил уничтожить сам себя.
И всё, что сейчас мог сделать Максвелл, который буквально за мгновение до этого упивался долгожданной победой, это перенаправить поток энергии через собственные резервы, чтобы выправить обрыв на связи и удержать оставшиеся два накопителя.
Он принял на себя удар такой силы, что свет мира, казалось, померк. Потери были настолько огромны, удар настолько мощен, что всё вокруг накрыла алая тьма.
На мгновение Максвеллу даже показалось, что его голова не выдержала, что у него самого полопались капилляры в глазах. Именно поэтому всё вокруг окрасилось в цвет крови.
Он пропускал через себя эти объёмные, дикие волны энергии, перенаправлял необходимую силу на оставшиеся два конструкта, вручную заворачивал потоки собственного гения, собственного конструкта на две другие точки, чтобы всё равно попытаться ударить накопленным объёмом силы.
Конструкт должен уйти в дело, иначе им всем конец. Это он тоже прекрасно понимал.
Когда всё залило алым от неизвестной энергии, земля под его ногами дрогнула. Она буквально уходила вниз в каком-то определённом ритме, словно под чьими-то тяжёлыми шагами.
Сам же он практически опустился на одно колено, потому