Всё было гораздо хуже.
Очнувшись, он вдруг понял, что абсолютно не контролирует ни себя, ни свои действия, и даже некоторые мысли. Он словно находился в клетке собственного тела, которое при этом полностью и беспрекословно выполняло все команды Бельзияра.
Мощь безумного бога была настолько сильной, всесокрушающей и всепоглощающей, что Максвелл впервые в своей жизни допустил в собственную душу страх. Ему действительно было страшно из-за того, что он не принадлежал сам себе.
Ну да, оболочка вокруг него была, и это было его собственное, когда-то живое тело, — но оно вдруг стало тюрьмой для его гениального, во всех смыслах, разума.
И сейчас Бельзияр приказывал ему прятаться. И тело, оглядываясь по сторонам, искало безопасное место. И при этом, когда тело озиралось, Максвелл пытался узнать, что уже произошло и что происходит сейчас.
И словно молнией его пронзило понимание: всё, это конец. Никого из его клана не осталось.
Чудовищный удар разметал всё и вся. Вся его жизнь, все его дети, весь его клан превратились в пепел, в грязищу и кровищу, а всё остальное, всё, что выжило, теперь повинуется безумию.
Орды оставшихся низших пожирали сами себя, бросались на стены, отрывали друг другу головы. На когда-то мирных и плодородных землях творилась жуткая вакханалия, и ничего толком понять было нельзя.
Бельзияр выбрался из разлома: сначала по грудь, потом уже практически по пояс, если это вообще можно было так назвать. В целом эта тварь не имела чёткого тела, лишь очертания, пылающие зловещей алой энергией.
Безумный бог был как никогда силён. И при этом Максвелл, как менталист, всё же видел, как бывшая покровительница их клана ментальная паучиха Арахна пыталась опутать Бельзияра ментальной паутиной.
За что и поплатилась. Бельзияр отшвырнул её к жертвеннику, за которым и приказал прятаться Максвеллу, и следом за этим тут же пришёл приказ телу: убить богиню. Заколоть её прямо на жертвеннике.
Рука Максвелла потянулась к кинжалу. Но при всей своей ненависти к Арахне из-за того, что она отказалась от Максвелла и его клана, он прекрасно понимал: никто никогда ему не простит убийства богини.
Это конец даже его сущности. Не последует за этим никакого перерождения. Край.
Но как бы он ни хотел предотвратить то, что происходило дальше, он не смог этого сделать, потому что Максвелл абсолютно себя не контролировал. Он покрепче сжал в лапе кинжал и вышел из-за укрытия.
Глазами сознания он видел, как богиню удерживает на огромном жертвеннике кровавая плеть. При этом чётко осознавал: кинжал, пусть и довольно длинный, ничего не сможет сделать телу богини. Не пробьёт он хитин, как ни крути.
Но руку Максвелла направлял Бельзияр, и направлял он её туда, куда ему было надо. И кинжал стал вонзаться в глаза богини Арахны.
Паучиха извивалась, орала, щёлкала жвалами, но её держали кровавые путы. А он ударом за ударом уничтожал её глаза, ослепляя навеки. Но не только глаза.
Возможно, она могла бы жить слепой, но Бельзияр направлял руку Максвелла твёрдо, так, чтобы тот повредил Арахне мозг.
Отстранённое сознание высшего демона понимало, что строение богини вроде бы подобно реальному пауку. А у тех мозг не находится сразу за глазами, это же не человек. Но он не знал точного устройства богини. Он ослеплял и ослеплял её.
Конечно, тут роль играл болевой шок, но не факт, что этот шок убил бы Арахну.
«В конце концов, — думал Максвелл, — от меня ничего не зависит. Я просто орудие».
Затем он понял, что как орудие его уже шлют дальше. Максвелл читал приказы, поступавшие в его мозг, но тут на Бельзияра напал кто-то ещё, и тот немного ослабил своё присутствие в сознании Максвелла.
И тогда демон увидел: из Арахны истекает её божественная энергия: некая жидкость, содержащая в себе искры божественной силы.
Максвелл не желал оставаться пленником. Он попытался перебороть управляющий им импульс. И на какое-то мгновение, из-за того, что Бельзияра отвлекали, у него это получилось.
Он выпустил кинжал, и тот с хлюпаньем упал в жидкость, вытёкшую от Арахны, а Максвелл прям следом за ним запустил руки в эту самую божественную жижу и принялся умываться: намазывал себе на лицо, рога, грудь, чуть ли не купался в божественной крови, чтобы попытаться смыть подчинение Бельзияру.
Но, ослабив поводок, он окончательно понял: для него всё кончено. Клан, его клан селекционеров погиб. Бог, конечно, есть, но оставаться дальше игрушкой этого бога для него ниже достоинства. Максвелл, по крайней мере, считал себя гением.
И тогда, умывшись в вытекших внутренностях Арахны, он, недолго думая, поднялся и просто пошёл.
Пошёл в сторону домена Азарета. Зачем? Кончать с собой не собирался, это довольно тупая идея. Если и погибнуть, то только в бою. И он собирался дать этот самый последний бой.
Богам он ничего сделать уже не сможет, а вот повоевать со своими врагами у него ещё есть и силы, и время. Более того, после воздействия крови Арахны к нему перешла часть её силы, а также осталась мощь безумного бога.
Соединив в себе обе эти силы, Максвелл просто-напросто шагал в сторону Азаретовской крепости. А вслед за ним, в самый натуральный, ошеломляющий и подавляющий конструктор, собирались различные куски низших, формируя из себя кровавых сороконожек. Кадавры двинулись вслед за Максвеллом на приступ крепости.
Максвелл горько усмехнулся, хотя у него уже практически не осталось эмоций. Но он знал: после такой экзекуции над Арахной сила защиты периметра домена Азарета очень сильно просядет. Сейчас их взять будет легче лёгкого.
«И пускай я сдохну, — думал Максвелл, — но со мной сдохнут и мои враги».
Это была единственная мотивация, которая у него осталась. И вместе с ней он шёл во главе толпы кадавров к своему заклятому врагу Азарету.
Глава 21
Основная задача Мирославы и вообще всей троицы менталистов заключалась в том, чтобы держать периметр и не дать подчинить себе ментально домен Азарета. И они стояли на своём твёрдо.
Что бы ни происходило за стенами, за пределами домена, их задача была только одна — защищать, с чем они успешно справлялись. При этом они надеялись, что на других участках фронта всё тоже идёт так, как надо.
Поэтому, когда сколотуры Кема доставили в замок сопровождавших Виктора друзей, Мира и Тагай слегка возмутились.
— Вы что, оставили его там одного, что ли? — проговорила девушка, переводя взгляд с Белоснежки на Гризли, а затем и на Костю.
— Так