Мысль о том, чтобы демонстрировать возможности Маски перед кем бы то ни было, тем более перед ней, заставляла меня внутренне сжаться. Но альтернативы не было. Она держала ключ, и она знала это.
— Договорились, — я выдохнул, отбрасывая последние сомнения.
Я опустился на колени, а затем сел прямо на прохладный, отполированный до блеска пол плаца, скрестив ноги. Поза могла выглядеть неуместно, но мне была нужна стабильность.
Взял из ее рук тяжелый, неестественно теплый кусок металла. Энергия от него била в ладонь волнами, и Маска на груди отозвалась жгучим голодом, золотые нити внутри меня напряглись, словно хищник, учуявший добычу.
Я закрыл глаза на секунду, сосредоточившись, собирая волю в кулак, готовясь к тому, что будет дальше. Затем я открыл их, глядя прямо на Шарону, и скомандовал вслух:
— Мое.
Сознание вырвалось из тела. Я снова оказался в той самой пустоте, лицом к лицу с безликим золотым фантомом Маски. Он парил в ничто, и на этот раз от него снова исходило предложение о выборе. Три варианта.
Первый — пальцы моей правой руки. Второй — язык и уши. Третий — селезенка.
Улучшение пальцев были бы практично, определенно. Селезенка? Слишком неизвестно, слишком большой риск получить бесполезный апгрейд.
А вот язык и уши… Это пахло тем же, что и золотые глаза — усилением восприятия.
Глаза дали мне возможность видеть ауры ценности. Что дадут уши? Возможность слышать ложь? Чувствовать колебания маны на расстоянии? А язык? Понимать языки? Чувствовать состав маны на вкус? Варианты казались бесконечными и куда более разносторонними, чем просто ловкие пальцы. Риск оправдывал потенциальную выгоду.
— Язык и уши, — мысленно отдал я команду.
Фантом Маски меркнул, а пустота начала расползаться, как мокрая бумага. Я вернулся в свое тело, все еще сидящее на полу плаца. Первые несколько секунд был лишь звон в ушах и странное онемение языка. А потом накатила боль.
Это было похоже на то, как если бы мне в ушные каналы вбили раскаленные докрасна гвозди, а язык проткнули тысячей иголок одновременно. Адская, огнедышащая агония, от которой не было спасения.
Я не сдержал стон, сжался в комок на холодном полу, пытаясь инстинктивно спрятаться от мучений, которые исходили изнутри меня самого. Я слышал, как мои собственные крики искажались и гудели в моих же новых, агонизирующих ушах.
Не знаю, сколько это длилось — секунды или минуты. Но так же внезапно, как и началась, боль отступила, оставив после себя лишь легкое пульсирующее эхо.
Я лежал на спине, тяжело дыша, чувствуя, как пот струится по вискам. Затем медленно поднялся на ноги. Тело дрожало, но разум был ясен. Первым делом я сосредоточился на слухе.
Раньше гулкий зал плаца был наполнен лишь ровным гулом мана-генераторов. Теперь он был полон звуков.
Я слышал, как где-то далеко, за толстыми стенами, два техника перешептывались о проблемах с системой вентиляции.
Я слышал мерный шаг патруля на этаже выше.
Я слышал даже тихое жужжание моих собственных энергетических жгутов внутри тела.
Это было ошеломляюще. Я попытался сконцентрироваться на одном источнике — на шепоте техников. И все остальные звуки отступили на второй план, а их голоса стали четкими и ясными, будто они стояли рядом.
Я отпустил фокус, и звуковая панорама снова расширилась. Чтобы проверить устойчивость, я резко хлопнул в ладоши прямо перед своим лицом. Звук удара был громким и отчетливым, но никакой боли, никакого оглушения, лишь физическое ощущение воздушной волны. Теперь, похоже, меня было невозможно ни оглушить, ни ослепить.
С языком все было менее очевидно. Я провел им по нёбу, сглотнул. Почувствовал вкус. Вкус собственной слюны. Раньше я никогда его не ощущал так явно — слегка металлический, с едва уловимым привкусом маны.
Это было странно и немного неприятно — осознать, что ты постоянно носишь во рту нечто, имеющее вкус. Однако помимо этого каких-либо иных новшеств не проявилось. Впрочем, я не сомневался, что и это улучшение найдет свое применение. Возможно, я смогу «пробовать» магию или яды. Время покажет.
Шарона все это время стояла неподвижно, наблюдая за мной с холодным, научным интересом. Когда я окончательно пришел в себя и встретил ее взгляд, она задала единственный вопрос, который, казалось, действительно ее интересовал. Ее голос прозвучал в моих новых ушах с кристальной, почти болезненной четкостью.
— Ну что, Марион? На что похожа жизнь с настоящей Маской Золотого Демона?
Я стоял, все еще ощущая эхо боли в ушах и странный новый вкус во рту, и смотрел на Шарону. Ее вопрос висел в воздухе, и мой новый слух улавливал каждый микроскопический оттенок ее дыхания.
— Жизнь с Маской, — начал я, тщательно подбирая слова, — это бесконечный марафон. Ты бежишь от одного риска к другому, и награда за каждый преодоленный — это лишь право столкнуться со следующим, еще более смертоносным. А сами награды… они как цепи. Чем больше ты получаешь, тем сильнее они опутывают тебя, тянут за собой в новые пропасти. И стоит остановиться, чтобы перевести дух, или оступиться на повороте, как марафон тут же заканчивается. Единственным возможным финишем. Смертью.
Я выдержал паузу, наблюдая за ее реакцией. Единственный глаз Шароны не моргнул, но в его глубине мелькнуло что-то — понимание? Признание? Она не спорила.
— Вы обещали рассказать еще что-то о Маске, — мягко, но настойчиво напомнил я.
— Я искала ее, — сказала Шарона, ее голос потерял насмешливый оттенок, став почти задумчивым. — Давно. Но мне не повезло найти оригинал. Я нашла лишь копию.
С этими словами она подняла руки к груди и расстегнула несколько пуговиц на рубашке, после чего продемонстрировала мне часть до боли знакомого узора на своей груди. Вот только, в отличие от моего, ее узор не пульсировал маной, был тусклым, блеклым, каким-то… ненастоящим.
— Она не дает и доли той силы, что твоя, — продолжила Шарона. — Но и ее хватило, чтобы я оказалась там, где я сейчас.
Она сделала паузу, словно вспоминая что-то давно забытое.
— Твоя Маска, как ты верно подметил, требует постоянного риска, но обмен с ней, в целом, равноценен. Ты платишь — получаешь силу. Платишь больше — получаешь больше силы. Она честна. Копии же… коварны. Сначала они дают силу почти даром. Обещают все и сразу. Но затем приходит время платить. И цена оказывается несравнимо, уродливо высокой.
— Какой? — не удержался я.
— Это уже не твое дело, — холодно отрезала она. — Скажу лишь, что я заплатила в том числе