— Да, — медленно кивает отец.
— Я тоже это чувствую. Я свободен. У меня есть маленькая квартирка и самая офигенная девушка на свете. И все, что вокруг нас, только наше, понимаешь? Наше.
Отец молчит, долго, изучает меня пристально. И усмехается:
— А ты сложнее, чем твой брат, надо же… И вырос… Когда только? Я и не заметил…
— Занят был, — пожимаю я плечами, — то свадьба, то развод, то опять свадьба… Ой!
Это отец дотягивается и дает мне подзатыльник.
— Не лезь в это!
— Да я-то не лезу… — бормочу примирительно, — но вот Насте надоест же когда-нибудь… Все-все! Не лезу!
— Ладно… — выдыхает отец, — на свадьбу-то позовешь? И Никифор, вон, интересуется, когда ты собираешься его внучку делать честной женщиной.
— Позову. Мы пока не торопимся.
— Смотри… А то Ольке надоест когда-нибудь…
Блядь, тоже мне, психолог! Фразы мне мои возвращает!
Знал бы он, что я Ольку готов хоть завтра в ЗАГС утащить! Она не хочет!
— Не лезь в это! — не остаюсь я в долгу.
— Щенок. Вырос. Ладно. Но барменом-то зачем? У меня есть место в компании… Не директор, не вскидывайся! Просто менеджер. Посмотришь, погрузишься в работу… Поймешь ее изнутри. Мне нужны родные люди на местах, понимаешь? Те, на кого могу положиться…
— Богдаху из столицы вызови.
— Пока не могу. У него там последняя гастроль. Обещал мне.
Молчу.
Отец искренен сейчас. И помощь ему реально не помешает… А мне… Честно говоря, меня подзаебало работать барменом. Не мое это, хоть и выучился. Опять же, работа ночная, с Олькой редко вижусь.
Ночами не спим вообще.
— Но мне учиться надо.
— Уладим. Поможешь? Там участок такой. Непростой.
— Хорошо.
После разговора мы еще сидим полчаса, мирно курим, общаемся. И я ловлю себя на том, что отец изменился, и с ним теперь можно находить общий язык. Или это я изменился?
После я еду домой, захожу в нашу маленькую квартиру, где все наше.
И обнимаю свою Птичку. Мою девочку, самую офигенную на свете, когда-то по доброте душевной решившую помочь тому, кто, казалось бы, ни в какой помощи не нуждался.
А, оказалось, что нуждался.
P.P.S
— Привет, бабуль.
Я глажу теплый, нагретый за яркое южное утро мрамор памятника, улыбаюсь в ответ на нежную улыбку совсем молодой бабули на фотографии.
— Мамуля, привет, папочка, здравствуй.
Сажусь на лавочку у могил, смотрю на родные лица. И, как всегда, слезы на глазах.
Это легкие слезы, спокойные. Все отболело у меня, все давно уже прошло.
И снов, где я прощаюсь с мамой и папой во дворе, перед их роковой поездкой, снов, после которых мне отчаянно не хотелось просыпаться, больше нет.
И, наверно, это хорошо?
Мне сейчас в реальности так хорошо, так светло, что они, мои близкие ушедшие люди, глядя с небес, явно радуются за меня. И помогают.
— У меня все хорошо, — начинаю я рассказывать, — помните моего парня, Саву? Он сейчас здесь, дома, у дедушки. Они с утра поехали проверять сигнал, а я, вот, сюда. Они все еще ругаются, но, мне кажется, уже любят друг друга… Дедушка вчера Саву даже в бане парил… А это знак, вы же помните?
Улыбаюсь, вспомнив, насколько красным выскочил Сава из бани. Как матерился, обливаясь ледяной водой в летнем душе.
Как прыгал вокруг него Жучок.
И как усмехался дедушка, глядя на распаренного Саву.
Потом поймал мой укоризненный взгляд и пожал плечами:
— Слабак… Но ничего, приучим к правильному пару…
— Да ну нафиг! — заорал Сава из душа.
— Говорю же, слабак…
Они потом смешно переругивались, а я смотрела на них и улыбалась, чувствуя себя самой счастливой на свете.
— А вообще, Сава сейчас работает в компании у его отца, и учится. И ругается, говорит, что барменом было куда проще. Но я вижу, что ему нравится. А у меня учеба только, представляете? И так много ее, так много! Сижу у Савы на шее. Стыдно, конечно, но он злится, когда о том, чтоб вернуться в клининг, заговариваю. Говорит, что лучше уж работать будет больше, чем я пойду чужие дома мыть. А я подработку беру, мне уже поручают небольшие расследования журналистские. Так интересно! Я тут тему по способам рейдерских захватов изучала, чтоб написать статью. И мне отец Савы сказал, что у него материала полно, обещал поделиться… Он тоже хороший, хоть и показался мне суровым очень на первый взгляд. Но он просто несчастный… Сава говорит, что он сам виноват, но мне все равно жалко…
Вздыхаю, вспоминая как мы с Настей, выходя из кафе возле ее магазина, встретили Андрея Савельевича. И как замерла Настя, побледнев и вытянувшись в струнку. И как смотрел на нее ее бывший муж. Боже, это было нечто.
— Вроде, больше ничего нового… Дедушка ругается, говорит, что правнуков хочет. А потом сразу же говорит, чтоб не торопились, рано, для себя еще надо пожить. А мы и не торопимся… Рано еще, да. Сава мне все замуж предлагает, а я не хочу. Зачем мне замуж, когда и так все хорошо? Я хочу еще по миру поездить… Я нигде не была же. И Сава мне обещал все показать. Ему нравится все мне показывать…
Краснею, невольно вспомнив, что Саве реально нравится ВСЕ мне показывать, открывать для меня мир.
И я вообще не против этого, на самом деле. Только за!
И пусть он говорит, что я его изменила, что он со мной вообще другой, но на самом деле, он меня тоже меняет. Каждый день.
Мы узнаем друг друга и меняемся друг для друга.
И это правильно же, да?
— Ну все, я пошла, мои родные. А то Сава с дедушкой скоро должны приехать… Боюсь, как бы опять не поругались. Сава же до сих пор не знает, что дедушка тогда меня сам отпустил к нему…
— Че-го-о-о?
Подпрыгиваю на месте, оборачиваюсь.
Сава стоит неподалеку, и по глазам его становится ясно, что слышал он все. Каждую мою фразу. И теперь переваривает.
— Эм-м-м… Сава… Я тебе все объясню сейчас…
— То есть, я тогда трясся двое суток, боясь получить разряд дроби в зад, а он тебя отпустил, оказывается?
— Ну, блин, Сава…
— Так… Знаешь, из уважения к твоим родителям и бабушке, я оставлю разговор. До ночи. Но потом… Птичка, блин!
Он разворачивается и идет в сторону дома дедушки.
А я, торопливо прощаясь с родными, невольно кошусь на суровую спину своего парня и улыбаюсь.
Очень злой Сава.
И какой же меня разговор ждет ночью?