— В бардачке телефон, включи, набери Богдаху.
— Сава!
— Все будет хорошо.
Я выхожу из машины, проворачиваю демонстративно в руке небольшую полицейскую дубинку.
Иногда таким уродам хватает и показа.
Тормознут, будут базарить, понтоваться. Потяну время.
Оля наберет Богдахе, он сориентируется, где мы.
Придурки скалятся, переговариваются на своем, оценивающе меня рассматривают. И явно опасаются, потому что разобрался я с их приятелями жестко. Но в то же время не особо боятся.
Мы одни с Олькой, номера московские.
Вид у нас обоих несерьезный по местным меркам.
Залетные туристы, с которых можно что-то поиметь. Смотрю на лица, молодые, мои ровесники. Понятно. Катаются, приключения на свои черные приоры ищут.
Нашли, блядь.
Я уже хочу начать разговор, но не успеваю.
Потому что упускаю из виду, что девушка моя — охеренно инициативная Птичка. И ее ни в коем случае нельзя оставлять один на один… С ее инициативой.
Когда хлопает дверь, я не поворачиваюсь, лишь мысленно закатываю глаза: ну зачем, блядь? Зачем? Сказали же сидеть!
Взгляды чертей переводятся за мою спину и становятся чуть напряженными.
— Отошли, живо! — а вот голос у моей Птички — вообще ни разу не щебет сейчас. Металл прямо.
Поворачиваюсь и проклинаю все на свете про себя!
Моя Птичка стоит у машины с пистолетом!
И очень уверенно целится в чертей!
И, может, выглядит она не особо солидно, но я вспоминаю сайгу в нежных ручках…
И чуть отклоняюсь в сторону, чтоб уйти с линии обстрела.
— И че, — начинает выебываться самый борзый, — че ты сделаешь этой пугалкой? Бросай давай!
— Сейчас брошу, — покладисто отвечает Оля и стреляет.
Выстрел получается офигенно громким и офигенно неожиданным.
Черти замирают, самый борзый, перед ногами которого рикошетит пуля об асфальт, тонко взвизгивает, неверяще глядя на мою боевую Птичку.
А она невозмутимо переводит ствол на второго, тоже довольно близко подошедшего. И снова стреляет. В этот раз уже не предупреждая.
Явно считая, что все, кому надо, уже поняли ситуацию. И одного предупреждения достаточно.
Очень она в этот момент деда своего напоминает.
Когда ствол переходит на очередного черта, они одной слаженной командой наконец-то отшатываются на несколько шагов. Кое-кто поднимает руки. Кое-кто начинает что-то плаксиво говорить, наверно, упрашивает не стрелять.
— По машинам, — коротко командует Оля и показывает направление движения стволом.
Упрашивать никого не требуется.
Черти мгновенно рассыпаются по тачкам, Оля пристально наблюдает за отступлением через курок пистолета.
А я… Блин, я — кайфую. Моя девочка. Валькирия.
Правда, через пару секунд диспозиция снова меняется, потому что на арене боевых действий появляется три минивэна, откуда высыпают люди, блядь, в черном.
Среди них узнаю знакомые морды охраны.
Стрекочет вертолет, садясь чуть в стороне от места событий.
Ой, бля…
Еще бы танки приперли, придурки…
Наблюдаю, как парни из охраны вяжут не сопротивляющихся и деморализованных бандитов местного разлива, потом подхожу к Оле, протягиваю руку и забираю у нее ствол. Понятно, что управляется она с ним куда лучше меня, но все же хочу хотя бы видимость контроля над ситуацией иметь.
— Это кто? — спрашивает она, кивая на выгружающегося из вертолета Петровича. Следом за ним легко выпрыгивает Богдаха.
— Это… Это, блядь, финал нашего путешествия, Птичка, — вздыхаю я, понимая, что, раз Петрович, сам начальник отцовского сб, тут, то договориться нихрена не удастся… Это не Богдаха, который может и дать нам с Олей еще денек на кайф. Это — тяжелая, мать ее, артиллерия…
— Жаль, — вздыхает Птичка, — хотелось еще побегать…
— Ничего, — я поворачиваюсь к ней, обнимаю, — мы еще сбежим!
— Обещаешь?
— Обязательно. А сейчас пошли сдаваться… Но деду я тебя не верну!
— Я и сама не пойду!
— Обещаешь?
— Обязательно.
— Люблю тебя, Птичка.
— И я тебя. Хорошее получилось путешествие!
— Согласен. Но в следующий раз без пистолетов давай. Где нашла-то?
— В бардачке валялся…
— Никакой техники безопасности…
— Говоришь, как мой дедушка.
— Да не дай бог!
P.S
Отец сидит в своем кабинете, злой и напряженный. Раньше я бы лишний раз ему на глаза не стал в таком состоянии показываться, но сейчас никак не свалишь. Родные, мать их, пенаты…
— Ты какого хрена из дома съехал?
И тебе привет, папа…
— Совершеннолетний, — коротко информирую его, — имею право.
— Имеет он право… — отец тянется к зажигалке и портсигару, прикуривает, выдыхает дым… И я неожиданно вижу, что он не столько злой, сколько дико заебавшийся. Морщины на лбу серьезно так обозначились… С Настей опять нифига не получается? — Сначала Сандр, потом ты… Свалили все из дома, оставили меня одного тут. Хожу из угла в угол, как дебил.
— Так женись опять, — легкомысленно пожимаю я плечами и получаю от отца на редкость жесткий взгляд, сигнализирующий: “Не зарывайся, щенок”. Добавляю, несмотря ни на что, смягчая, — на Насте.
— Тебя не спросил… — бормочет отец, отворачиваясь.
— Слушай, я не понимаю, — начинаю я, пользуясь тем, что разговор у нас тут такой задушевный. И не важно, что меня на этот разговор силой привезли практически. Верней, настойчиво порекомендовали приехать.
— Закрыли тему, — обрывает отец, — не твое дело.
— Окей, — скалюсь я, — тогда и моя жизнь — не твое дело.
— То есть, тебя устраивает жить там, в бараке? И работать барменом?
— Меня все устраивает. Сам сказал, чтоб я валил. Я и свалил. Какие вопросы?
Отец досадливо морщится, а я понимаю, что он давно уже пожалел о тех своих опрометчивых словах, которые рявкнул, когда мы с Олей приехали в его дом после нашего побега.
И теперь рад бы все вернуть, но мы так радостно ускакали в свою норку, взявшись за руки, что даже не обернулись проверить реакцию старшего поколения на исполнение их приказов.
— Слушай… Сядь.
Сажусь.
Отец тушит сигарету, подается вперед, смотрит на меня:
— Давай серьезно. Ну сколько это может продолжаться? Ты — Симонов. Живешь в хрущебе. Работаешь по ночам в шалманах. Днем убиваешься на парах. Нет, я, конечно, рад. что ты взялся за учебу… Но к чему такая жертвенность? Для чего?
— Ты не понимаешь, пап, — я тоже максимально откровенен, — Симонов — это не мой выбор. И в нем меня пока что нет. Как тебя не было, когда ты забрал дело нашего деда. На тебя тоже смотрели, как на сына Симонова. Тебе это нравилось?
По глазам отца и мимолетной гримасе понимаю, что верный тон выбрал. И правильное направление разговора.
— Но у тебя не было выбора, да? Тогда нельзя было по-другому. Скажи, в какой момент ты стал не сыном Симонова, а Сим-Симом? Ты почувствовал, что ты… Ну, не знаю…