Мне хочется ему сказать спасибо тоже, но не могу.
Меня наконец-то вырубает.
И сны мне снятся сладкие, полные неги и светлого, прозрачного моря. Оно накатывает пенной волной, ласкает, гладит…
И я поддаюсь, поддерживаемая теплой водой, так чувственно любящей меня…
56. Сава. Семейный присмотр
Я несу своей девушке чебуреки.
Еще месяц назад в этой фразе было бы странным все.
Все слова, которые в ней использованы. И все их сочетания.
Я несу еду… Сам? Реально?
Своей девушке… Это вообще невозможно.
Чебуреки… Это, блядь, что такое, вообще?
Удивительно, как жизнь может поменяться за один месяц! Даже больше того: за один день она может поменяться.
За один час!
Моя девушка ждет меня за столиком в придорожной шашлычной.
А я несу ей чебуреки. И зеленый салат. А потом еще сгоняю за вкусным чаем.
Увидел бы меня кто-то из моей прежней тусни! Не поняли бы вообще нихрена.
А я не могу понять теперь, как я жил месяц назад. О чем думал? Чем думал?
События до появления в моей жизни Птички воспринимаются туманно и странно теперь.
Наверно, так себя чувствуют люди, проснувшиеся от долгого муторного сна, так похожего на гребаную реальность.
Проснувшиеся и выдохнувшие с радостью осознание: это сон. Всего лишь сон.
Я вот уже два дня живу в этом ощущении.
Минутой каждой живу.
Смотрю на мою девочку, такую нежную, такую правильную и чистую, в чем-то очень опытную, а в чем-то наивную до предела. И кайфую от того, какая она.
И какой я с ней.
Совсем другой. Совсем.
И смотрит она на меня совершенно не так, как кто-либо раньше.
Родные, отец и Сандр… Они всегда изучали меня с легким снисхождением.
Младший.
Глупый еще щенок. Нагуляется, вырастет, придет в себя. Станет одним из нас. Зверей Симоновых. Задатки есть, вон, какие лапы толстые и морда хищная.
Настя смотрела с теплом и материнской нежностью, заранее прощая мне все выбрыки, готовая защищать меня от брата, отца и всего мира. Но тоже, как на младшего. Несмышленыша.
Приятели и девки смотрели, как на богатого бессмысленного придурка, с которого можно всегда чего-то поиметь: бабла, секса, проблем, в морду… Тут уж как у придурка будет настрой. И мне было понятно, что этим зубастым тварям ни в коем случае нельзя показывать себя настоящего. Не поймут. Сожрут.
С ними я никогда не чувствовал себя в безопасности, всегда, словно зверь, настороже.
И только Оля, моя Птичка маленькая, смотрела на меня и видела того, кто я есть на самом деле.
А я в ее глазах свое отражение ловил.
И верил.
За эти два дня, что мы едем по русскому югу, у меня только одна проблема, которая щемит: Ольгин дед.
Он же где-то есть.
И он наверняка поднял уже всех своих людей, отцу сто процентов настучал на меня. И теперь нас ищут.
И, очень вероятно, скоро найдут.
Я не настолько наивен, чтоб верить, что мы сможем скрываться вечно, хотя хотелось бы, да…
Представить, что мы с Птичкой вернулись обратно в нашу квартирку, живем там вдвоем, кайфуем. Планируем будущее, учимся, гуляем, готовимся к занятиям, я подрабатываю, чтоб нам всего хватало, пусть даже барменом! Они нехило зарабатывают, я выяснял, когда легенду вынужден был детализировать.
И никого у нас, кроме нас, и нет.
Никого…
Это так сладко.
Об этом все мои мечты были!
Но я понимал, что реальность за спиной. Дышит жадно и вот-вот сожрет.
Конечно, я Ольку не отпущу к деду, буду сопротивляться изо всех сил. Но от одной мысли, что мне предстоит, зубы ломит!
И Ольку хочется от всего этого защитить, потому что моя семья же… Это же, блядь, отдельный вид трешняка! И дед ее тоже не отступит.
Особенно, после того, как я его внучку украл.
А, значит, буду ходить и оглядываться…
Сколько?
Короче, моя чуйка на полную работает все это время, что, впрочем, не мешает получать небывалый кайф от нашего с Птичкой медового путешествия.
В котором она раскрывается вообще с разных сторон!
Утреннее сегодняшнее пробуждение взять, например… До сих пор вспоминаю, и все внутри сводит от кайфа.
Раньше Олька инициативу в минете не проявляла, хотя я учил ее, конечно, ловя свое нереальное удовольствие от того, что и тут у нее первый. Везде первый. И сколько нам еще предстоит всего интересного!
А вот сегодня утром… М-р-р-р…
Выхожу из помещения шашлычки к столикам на улице, где ждет меня Олька… А через мгновение чебуреки летят на землю, а я — в направлении тварей, окруживших мою девочку!
Нет, ну на секунду нельзя одну оставить!
Пиздец просто!
Двое парней склонились над Олькой, что-то говорят, смеются.
А она ежится, отрицательно машет головой…
Последнее, что я вижу осмысленно: как один из чертей кладет руку ей на плечо.
После этого сознание у меня вырубается полностью. Даже в разговоры не вступаю, просто размолачиваю уродов в пыль прямо между пластиковыми столиками шашлычки.
Шум при этом стоит дикий: орут хозяева шашлычки, гремит посуда, кто-то с улицы тоже кричит, ругаются и стонут валяющиеся по асфальту черти.
А я прихожу в себя, когда моя девочка виснет на моей шее, прижимается и шепчет жалобно:
— Сава, Сава, пошли отсюда, поехали! Поехали!
Я оглядываю поле боя, констатирую, что все живы, хоть и не целы, презрительно сплевываю на понтовые кроссовки одного из чертей и, подхватив Олю за руку, иду к нашей машине.
По пути Птичка пытается сбивчиво объяснить мне, что произошло, но мне глубоко пофиг.
Во мне еще не утихла до конца боевая ярость, фирменная, Симоновская, и все клокочет. И очень хочется вернуться и добить тварей, решивших дотронуться до моей женщины.
Потому что нельзя этого делать!
Нельзя!
Симоновы не позволяют трогать свое!
Но Оля тащит меня к машине, уговаривает успокоиться, и я успокаиваюсь. Хотя все равно надо было добить.
Просто, чтоб не оставлять за спиной.
Именно эта мысль приходит мне в голову через полчаса, когда нас на пустой дороге подрезают сразу три глухо тонированные приоры.
Я смотрю, как из машин выпрыгивают горячие южные парни, и страшно жалею, что послушал Ольку и не вернулся, не добил.
— Сава… Сава… Не ходи никуда, слышишь? — Оля испуганно таращит глаза на подходящих парней, — сдавай назад и все. Мы уедем. Сава!
— Сиди спокойно, Птичка, — говорю я, — и не выходи ни в коем случае.
Оцениваю количество народу, как критическое.
Могут и положить,