Хотя взгляд… да, я заметил, как он чуть задержался на Милене и Ольге. Слишком внимательный, слишком мужской интерес. Впрочем, может, это просто его натура. Человек, который любит женщин, даже если они — уже мои невесты.
Я сжал его руку так, как и нужно было: ровно, без излишней силы. Рефлексы сработали сами. И понял: да, вот он — настоящий театр аристократии. Где шаг, угол, тон и пауза значат куда больше, чем слова.
Вот он, настоящий аристократический балет. Или, если угодно, театральное представление. Каждое движение, каждая пауза выверены, словно режиссёр заранее расставил актёров по сцене.
Фридрих продолжил — и главное, что начал первым. По протоколу инициатива могла быть за мной, но он сделал шаг вперёд и сам подал руку. Тем самым показал: не хочет поставить меня в неловкое положение. Наоборот — снимает остроту, демонстрирует уважение. И не показывает превосходства, как высший чин на лестнице аристократии.
— Рад приветствовать вас лично, барон, — произнёс он ровно, с тем самым поставленным тоном, что учили десятилетиями наставники. — Моё имя вам уже известно.
Я ответил тем же, выдерживая ритм:
— И я рад приветствовать наследника герцоговского рода.
Я сделал короткую паузу, после чего добавил:
— Разрешите представить моих невест. Госпожа Ольга, госпожа Милена. Их полные имена и фамилии будут объявлены позже, когда церемония будет проведена официально. Сейчас это тайна рода.
Фридрих склонил голову — ровно настолько, чтобы показать почтение, но не излишнюю уступчивость.
— Разумеется, барон. Не смею вас принуждать к раскрытию того, что должно оставаться тайной. Их имён достаточно.
Он протянул руку сперва Ольге, затем Милене. Девушки встали по обе стороны, как того требовал этикет. Фридрих коснулся их пальцев и поочерёдно коснулся губами их рук — легко, без задержки, без намёка на вожделение.
Неважно, кем бы они были прежде — простолюдинками или дочерьми аристократов. С этого момента, став невестами, они принадлежали моему роду. И он показал это самым правильным образом: оказал почтение, как положено наследнику аристократического рода.
Фридрих слегка развернулся, взглядом обвёл пустой зал. Он и так прекрасно знал, что здесь никого нет, но жест был нужен: без этого слова прозвучали бы сухо, а так — каждое движение подкрепляло сказанное.
— Теперь мне ясно, почему зал пуст. — Он сделал короткую паузу. — Нам уделено исключительное внимание. И это, разумеется, связано с вами, барон.
Тон его был ровный, без лишнего пафоса, но с тем оттенком восхищения, который положен в таких случаях. Ни перебора, ни вульгарности — просто правильно поданная констатация.
Фридрих продолжил тем же голосом, будто плавно развивая тему:
— Не зря мой отец решил устроить в вашу честь приветственный вечер. Для нас было бы большой честью, если бы именно наш дом провёл первый бал, первый ужин, который вы посетите в Красноярске. Ведь мы остаёмся здесь единственным герцоговским родом.
Он слегка склонил голову, жест выверенный и уместный:
— Приглашение уже отправлено. Электронное письмо, думаю, вы найдёте у себя. Бумажный вариант, конечно, тоже был выслан, но такие вещи порой задерживаются или теряются среди корреспонденции.
— Должен пояснить, Фридрих Иванович, — я ответил тем же поставленным тоном. — Ранее мой род числился как Мечевы, и, к сожалению, я не имел права принимать приглашения официально. Род Мечевых упразднён. Романовы же были восстановлены всего несколько дней назад, и последние дни мы занимались исключительно подготовкой к поездке к Его Императорскому Величеству…
— Что вы, что вы, Аристарх Николаевич, — мягко перебил он, поймав паузу так, чтобы это не прозвучало грубостью. — Не стоит объясняться. Всё прекрасно понимаю. Посещение Императора — это важнейшее событие.
Он улыбнулся едва заметно — ровно настолько, сколько позволял этикет.
— Я передам отцу, что виделся с вами лично. И с вашего позволения скажу, что вы намерены ответить на наше письмо после возвращения из Москвы.
— Разумеется, — я кивнул.
В этот момент в разговор вступил Кирилл Евгеньевич:
— Фридрих Иванович, к сожалению, нам пора. Арка уже готова. Мы должны выдвигаться в Москву.
— Да-да-да, конечно, — подхватил Фридрих. — У меня, кстати, тоже дела в столице. Вероятно, сразу после вас отправлюсь тем же путём.
Он снова протянул руку — всё так же правильно, сдержанно, без лишнего нажима.
— Был рад знакомству, барон Аристарх Николаевич. Надеюсь, скоро увидимся вновь.
Я ответил тем же жестом.
— И я был рад, Фридрих Иванович.
Фридрих шагнул в сторону, поклонился вежливо, но без излишней пышности.
— Дамы, — произнёс он коротко, обращаясь к Милене и Ольге.
Те склонили головы в ответ. Фридрих больше не задерживался: развернулся и направился к своим дружинникам, оставив пространство свободным. Всё было сделано правильно — так, как учили.
Я невольно отметил: лицо у него каменное, поведение выверенное до мелочей, голос — с тем количеством эмоций, что и не поймёшь, есть ли они там на самом деле. Будут ли у меня с ним проблемы или нет — угадать невозможно.
Если брать каноны попаданцев, а я таких книг перечитал немало (не всё же время уходило на научные трактаты), то всё просто: он обязан стать либо моим заклятым врагом, либо заклятым другом. Других вариантов там обычно не давали.
Но все эти мысли начали меркнуть, стоило нам двинуться вперёд. Потому что главное событие, которого я ждал с того самого момента, как узнал о телепортации, было уже передо мной.
И вот здесь у меня внутри всё зашевелилось. Словно сердце сделало лишний удар.
Телепортационная арка.
Здесь она стоит как данность, рабочий механизм, доступный для использования. А там, в прошлом мире, это было всего лишь словом в научных отчётах и десятках проваленных экспериментов.
Тогда мы тоже называли это телепортом.
Идея была проста: разобрать объект на молекулы и собрать его в другом месте. На бумаге всё выглядело красиво. Но на деле… обратно почти ничего не собиралось.
Да, простейшие вещества могли вернуться в изначальное состояние. Вода, например, после скачка через установку снова оставалась водой. Иногда удавалось «перебросить» образцы нефти — тяжёлые углеводороды складывались в ту же форму, пусть и с потерей части качества.
Но стоило попробовать что-то сложнее — и система рушилась.
Предметы возвращались искажёнными, техника переставала работать, а биологические образцы вообще превращались в хаос. Неважно, живая клетка или неживая ткань — всё выходило в виде комка, который уже нельзя было назвать целым.
Максимальный результат, который мы когда-то смогли выжать из этих экспериментов, — перенос объекта весом