Где-то между пудрой и тушью в комнату снова заглянули курьеры — осторожно, на полшага. Злата одним взглядом отправила их обратно: всё, что нужно, уже здесь. Мы действительно сделали ставку на вещи Оболенского и несколько нейтральных «штрихов» от великих — без риска и без лишних реверансов. Оставшееся аккуратно сдвинули к стене: заберут после.
Я поймал ещё один живой момент, за который люблю такие «мирные» сборы. Милена, уже с полу-готовой причёской, поймала Ольгу за локоть и молча помогла ей застегнуть сложную застёжку на спине — просто потому, что так быстрее. Ольга, в ответ, без слов поправила Злате тонкую ленту на платье — в том самом месте, где она могла бы некрасиво «заломиться» на фото. Никаких «соперниц», только странное сестринство троих, которые ещё десять минут назад вели свой тихий бой за мой взгляд.
Ритм не распался — просто сменил жанр. Теперь в нём щёлкали кисточки, звенели тонкие цепочки, шуршали чехлы. Комната постепенно переставала быть «тёплой» и становилась «официальной». В этом тоже был кайф: видеть, как огонь собирают в форму, а не тушат.
— Губы — спокойнее, — попросила Злата у визажиста, и та поняла с полуслова. Ольга, глянув на меня в зеркало, едва уловимо улыбнулась: шутки кончились, началась работа. Милена сверилась с часами — впервые за весь вечер не на моих, на своих — и тихо выдохнула: успеваем.
Флаконы закрылись, кисти уехали в чехлы. Визажисты и парикмахеры, как и пришли, — быстро и ненавязчиво — исчезли за дверью, оставив после себя только ровный свет и запах чистоты, в котором еле слышно прятались цитрус, специи и пудровая теплотa.
Они встали рядом — не строем, нет, — как в витрине, где каждая вещь на своём месте и не кричит на соседку. Я ничего не сказал. И не нужно было. Три женщины, три разных темперамента — и один общий взгляд на меня: «готовы?»
Я кивнул. На секунду позволил себе запомнить их такими — ещё до лестниц, журналистов и музыки. Таким моментам редко дают пожить дольше шага к двери.
— Пойдём, — сказал я уже обычным голосом. И это был не приказ, а самое простое приглашение на вечер, в котором, кажется, нам действительно будет что вспомнить.
Глава 20
— Спать — это, конечно, хорошо… — пробормотал я себе под нос. Курьер у двери дёрнул ухом, и я понял: завтра весь дворец будет шептаться, что дочь Императора сама объявила, где проведёт ночь.
Слова прозвучали тише шёпота, но этого хватило. Курьер у двери, прижавший к боку очередную коробку, дёрнул ухом, как лошадь на выстрел. Вот и всё — завтра весь дворец будет шептаться, что дочь Императора сама объявила, где проведёт ночь. Хуже слухов только молчание.
Милена напряглась, будто вытянули клинок:
— Я её убью.
Ольга посмотрела поверх очков-заколки — спокойно, но не менее жёстко:
— Вместе.
Я поднял ладонь, обрезая спор, пока он не перешёл в действие:
— Стоп. Кто с кем и где — решим после бала. И да, — я задержал взгляд на обеих, — я всё вспомнил. За те ночи нас будет ожидать разговор.
Ольга отвела глаза, Милена прикусила губу, Злата вспыхнула мгновенно, краснея от ключиц до ушей. Она-то понимала, что речь не про неё — но именно поэтому ощущала себя третьей лишней. Или первой лишней? Впрочем, для меня это лишь стало поводом двинуться дальше.
Я шагнул к двери:
— Курьеры. Всё от князя Оболенского и от остальных из Тринадцати уже занесли?
— Да, барон, — отозвался старший, кивнув.
— Отлично. Все прочие дары оставляете у двери. Внутрь больше никто не заходит. Передавайте так всем.
Дверь захлопнулась. Я вернулся к своим и оглядел троицу.
— Роли распределим сразу. Злата, — я посмотрел на неё прямо, — ты знаешь фамилии, гербы, тонкости. Это твоя зона. Нам нельзя облажаться и выйти в платье, которое вызовет ненужный скандал. Так что ты отбираешь то, что можно носить. Всё лишнее — без разговоров в сторону. Раз уж ты решила сегодня объявить всему дворцу, где проведёшь ночь, то хотя бы помоги мне в этом.
Девушки втроём занялись коробками: платья, украшения и обувь быстро разложили и отобрали нужное. Работа шла в темпе, без моих подсказок — каждая знала, что делает.
Когда началась примерка, привычное деловое спокойствие сменилось соперничеством. Каждая из них старалась выглядеть так, чтобы именно на неё падал мой взгляд.
Злата держалась дольше всех, но в итоге решилась на шаг: сменила простое бельё на более смелое. Не потому что хотела кого-то соблазнить, а потому что никогда не терпела поражений. Упрямство не позволило ей остаться в стороне.
Ольга и Милена приняли вызов. Их соперничество стало очевидным, но всё это оставалось игрой характеров, а не чувств. Я не вмешивался: мне переодеваться не требовалось — костюм с приёма у Императора был достаточно хорош и для бала.
Игра оказалась на грани. В ней было больше жестов и намёков, чем необходимости. Время тянулось, но я не спешил прерывать — картинка стоила того. Даже Злата, сначала державшаяся в стороне, не выдержала и включилась: упрямо, словно доказывая самой себе, что не уступит ни в чём.
Эта импровизация заняла больше, чем я рассчитывал, но в ней не было пошлости — только соперничество, обернувшееся для меня зрелищем. Я оставался сторонним наблюдателем: самому переодеваться не требовалось, костюм с приёма у Императора подходил и для бала.
Я не вмешивался. Для меня это был спор характеров, не тел. Соперничество, в котором каждая показывала свою суть: сила, опыт или упрямство. Ради такого действительно можно было опоздать. Но в какой-то момент я машинально взглянул на часы, и этого хватило, чтобы они сами сбавили темп.
Дальше всё пошло по делу. Визажисты и парикмахеры быстро сделали свою работу: причёски, макияж, лёгкие штрихи, запахи. Когда мастера ушли, передо мной стояли три разные женщины — сила, разум и упрямство. Они смотрели на меня так, будто хотели услышать один ответ: «Готовы?» Я лишь кивнул. Вечер обещал быть долгим. Я кивнул. Мы вышли из комнаты, готовые к балу.
Мы вышли из комнаты без лишних слов. Я — в том же костюме, в котором стоял перед Императором: уверенный, без попытки «переизобрести» себя за сорок минут. Девушкам было что менять; мне — нет. У двери нас уже ждал слуга, поклонился и предложил идти за