— А имя запомнил?
— Я — нет. У отца спросить могу.
— Пока не стоит.
В конце концов, имя Ворона нам без надобности.
— А ты откуда его знаешь?
— Знаю… — я глянул на Метельку.
На Призрака.
На этих вот… верить? Нет, дело даже не в доверии. Дело в самой этой истории, в которую они медленно, но неотвратимо вляпываются.
— Клятву дать, да? — Орлов понял всё верно.
— Клятву, — согласился я. — И… Дим, а ты покойника допросить сможешь? Ну… очень давнего? И что для этого понадобится?
— Чую, клятва того стоит… — Орлов прищурился и головой мотнул. — Не знаю, как вы, а я готов душой поклясться…
— Не болтай, — оборвал его Шувалов. — Такими словами не бросаются.
— Это точно, — я кивнул. — И не надо мне душа. Просто силой вот… тут… только хорошо подумай. Дело дерьмовое. И я даже н уверен, что вас в него втягивать надо. Хотя… вы уже… но если уедете, то…
— Не дождёшься, — Орлов хлопнул в ладоши, а вот Демидов лишь голову склонил.
— Отец… сказал, что я должен тебе помогать. Всем, чем смогу, — произнёс Шувалов, глядя в сторону. — И я готов. Но с покойником я не уверен. Обряд очень…
— Сложный?
— И это тоже. Там нужны такие вещи, которых просто не достать. У отца что-то будет, но…
— Он задаст вопросы?
— Да.
Что ж, пускай задаёт. Может, и вправду проще к старшему? Но с другой стороны очень уж его не хочется туда вести. Я и Димку не потащу, пока та белая хреновина стоит. Однако старшему и обломки показывать боязно.
— Дело даже не в компонентах. Самое главное — живой якорь.
— Жертва? — осведомился Орлов с придыханием.
— Иди ты… Никит, вот ты как ляпнешь… кто сейчас жертвы приносит? Нет, это скорее своего рода маяк для души. Кто-то близкий. Обычно родня, дети там, если выросли уже, или жена, муж, родители. Но опять же, человек должен быть готов поделиться жизненной силой. А это очень неприятно. И затратно. И… опасно, если силы мало.
— Не кровная родня? — мысль, которая не отпускала меня уже не первый день, окончательно оформилась.
— Нет. Но и случайный знакомый не подойдёт. Плюс человек должен быть готов. Нужно действительно добровольное согласие. Кроме того, здоровье, повторюсь. Силы. Нервы крепкие…
Есть у меня такой кандидат.
И он не откажется.
— Сав? — уточнил Орлов. — А… кого мы призывать станем?
— Клятва, — я покачал головой. — Сначала клятва.
[1] Прокламация «Земли и воли» «К рабочим всех фабрик и заводов». Март 1878
[2] В Российской Империи существовало всего 3 сорта папирос. Самым престижным считался 1 сорт (высший сорт). Это сигареты марок «Герцеговина Флор», «Герольд», «Дессертъ» и др., ценой в 20–30 копеек. Папиросы второго сорта также производились из хорошего табака, но много дешевле. Так упомянутые папиросы «Самсон» стоили 3 копейки за 10 шт.
[3] В нашей реальности большая часть об ужасах, чинимых Демидовыми на заводах, не нашла реального подтверждения. Наибольшую жестокость проявлял Акинфий Никитич, прозванный Грозным. А уже его сыновья придерживались другой политики. При них был введен запрет на телесные наказания и начали выплачивать жалование. Прокофий Акинфиевич своим сыновьям писал: «Плетьми да батогами народ не калечить! Помните, што медный звон завсегда доходит лучше, чем лоза. За малыя проступки да грешки в заводском деле с виновных брать деньгой иль работой. А ежели кто порядки батюшки моего поминать буде, так отвечайте, што то по глупости своей и упрямости он творил, о чём я ему не раз говаривал, да он не слушал».
Глава 22
…рабочему предоставляется требовать расторжения договора вследствие побоев, тяжких оскорблений и вообще дурного обращения со стороны хозяина, его семейства или лиц, коим вверен надзор за рабочими… [1]
Из проекта Правил о надзоре за заведениями фабричной промышленности и о взаимных отношениях фабрикантов и рабочих
— … и в госпиталь он приходил именно затем, чтобы своими глазами всё увидеть. Охрану там, наблюдение. Оценить обстановку. И понял, что как раньше, когда можно было просто подойти, уже не выйдет. Вот и устроил отвлекающий манёвр.
Слушали меня превнимательно.
— А это дело такое… госпиталь же. Больные, раненые. И посетители. И люду там полно было. Вся охрана и бросилась помогать. Спасать, значит. Они же моментом воспользовались, чтобы боевую группу запустить. И если бы Слышнев не… в общем, могли и положить так-то. Кто ж знал, что он такой вот.
Сиятельный и благословенный. Но вслух это не произносят.
— Так что, прорывы они устраивать умеют, — завершил я. — Как я понял, там сочетание артефакта и добровольной жертвы. Вот.
Нет, рассказал я не всё.
Про фабрику.
Про больницу.
Про поместье Громовское, папеньку своего и лабораторию не стал. Её скорее показывать надо, чем рассказывать. А прежде чем показывать, порядок навести, потому что не всё там показывать можно. Даже детям. Мало ли, что эти дети запомнят и кому расскажут. Так что как-нибудь потом.
Позже.
Если тут всё нормально пойдёт.
— Николя нас ещё после фабрики лечил. А Татьяне тоже помощь нужна была. Она сильно руки обожгла, сейчас вот почти незаметно, и шрамов не останется, тогда же… кстати, — я хлопнул себя по лбу. — Извини, Дим, совсем из головы вылетело с этой суетой. Вот.
Извинялся я, к слову, совершенно искренне.
Письмо за пазухой слегка помялось, а запах духов повыветрился. Но в остальном, вроде, вполне целое.
— Это твоему кузену передать просили.
— От невесты? — Орлов потянул руку к квадратному конвертику, за что по этой руке и получил от Шувалова.
— От неё. Сам понимаешь, что там — понятия не имею. Но на словах если, то она жива и уже почти здорова.
— Уже? — Орлов уцепился за нужную мысль, и на конвертик коситься не перестал.
— Уже, — подтвердил я. — Там… своя история.
Шувалов бережно разгладил конверт, прежде чем убрать под гимнастёрку.
— Спасибо, — произнёс он. — Герман сильно переживает. И… что бы там ни было написано, мы рады, что с девушкой всё в порядке. Но…
Он замялся, однако всё же решился спросить:
— И если он решит написать ответ, могу ли я рассчитывать…
— Передам. Пока — точно.
Всё одно Одоецкая в госпитале торчит, взявши на себя заботу об остальных девицах, которым, как выяснилось, идти совершенно некуда. Да и Карп Евстратович, пометавшись с идеями, пришёл к выводу, что госпиталь — самое для болезных подходящее место. И под рукой свидетели, если вдруг нужда возникнет, и глаза никому не мозолят. Одоецкая загорелась их выучить, пусть не на целителей, но хорошие сёстры милосердия тоже миру нужны.