— Государь далеко, и от его руки ни жарко, ни холодно, — произнёс я.
— Верно. Да и не думали тогда, что в горах чего-то есть. Это уж потом рудное дело развивать стали. Вот народ и потянулся. Сперва остроги поставили, после уж… земля там неспокойная. Вот вроде людей не как здесь, нету прорвы или там, чтоб много, а прорывы случаются частенько. И когда вниз идёшь, хотя тоже раз на раз не выходит. Иную шахту до самого сердца земли протянуть можно и ничего, а в стороночке копнёшь на две лопаты, и всё, уже всякая погань наружу прёт. Так вот. В одиночку там не выжить. И от невольного люду толку немного. Невольнику оружие не дашь, потому как он им и тебя может… того.
И этого.
Логика понятна.
— Потому ещё когда обычай возник, что, если человек в остроге обжился, года два продержался, то уж всё, волен он, что бы там в книгах да уложениях писано ни было.
— И потому к вам люди шли… — Орлов произнёс это задумчиво.
— Да. Жизнь, конечно, не сахар. Особенно поначалу. Но после уж, как обживать стали… с лесными замирились. Торговлишку наладили. Расчистили землю. Поля появились, скотина. Но тоже, и то, и другое охранять надобно, как от людей со зверьём, так и от тварей… твари, конечно, больше к людям. Вот… заводы наши стоят, верно, и люду на них много, но такого, чтоб как тут, чтоб над рабочими измываться… — Демидов покачал головой. — Не принято.
— Ещё скажи, что у вас там рай на земле и рабочих пряниками кормят, — Орлов снова вытащил папиросы.
— Не скажу. Всякое случается. Мой прапрадед, когда ещё землю получил, тот да, сильно строгим был. И народец не жалел. Полагал, что только силой и можно порядки соблюсти. При нём и батогами били, и в железе держали. А на плавильню и вовсе в наказание ссылали.[3] Но это ж когда было… а теперь… да, работа тяжкая у нас. Но какая уж есть. Платим мы справедливо. Вон, госпиталь открыли, своих работников и семьи их лечим за так. Ещё с жильём сподмогаем. И школу вон открыли. Реальное училище помогли создать. Учим. Мастера нужны. Времена и вправду меняются. Машин становится всё больше, а за ними тоже ходить надобно, и обращаться уметь, и с ремонтом, и всякое иное. И хорошо, когда люди этим делом свои занимаются, а не откуда-то там едут, с нашими порядками незнакомые. Такие надолго не задерживаются. Вот… ну и рабочие-то знают… ну, что у нас не так и худо. Вот и… а тут года два тому пошёл слушок, что, мол, скоро эта… революция. И что все заводы отдадут рабочим, что, мол, только они знают, как и чего правильно делать. Только сперва надобно побить всё начальство и управляющих.
Яр перевёл дыхание и поморщился.
— Там ведь не только наши заводы стоят. Урал большой. И люду много. Всякого… только-только слухи пошли про революцию, как на Ветляцких шахтах бунт случился. Там-то в основном ссыльный люд, выкупной. Оно-то каторжан навроде и держать дешевле, платить им не надо, да и спрос, ежели чего, невелик. Но народец уж больно неспокойный. Отец сказал, что эта дешевизна боком выходит. И работают они в полсилы, а той силы изначально немного. И вечно чего-нибудь сломать норовят. И на охрану тратиться надо… вот. А тут бунт. И такой, что солдатиков пригонять пришлось. Те лагерь окружили.
— И?
— И только давить начали, как прорыв случился. Прям на месте. Много народу там полегло. И ссыльных, и солдатиков. А потом… такие твари полезли, что… в общем, там и Синодники закрывали, и Охотников потянули, какие были только. Как-то с Божьей помощью управились, — и про Божью помощь он сказал вполне серьёзно. — Вот. Да только трёх дней не прошло, как по городу начали открываться. То тут, то там. Мелкие, но тоже беспокойство… и слух пополз, что это всё — неспроста. Что вроде как то ли жиды шалят, то ли ещё кто. Народец снова заволновался. Сам понимаешь, в наших местах лихого люду хватает… ну и тут же, следом, слушок, что надобно, стало быть, петуха пустить, что это всё родовитые да дарники виноваты, они заветы Господни рушат, оттуда все и беды. Да только и наши знают, что да как… войска сразу ввели. Отец гвардию поднял. Да и прочие, кто там, не стали бунтов с погромами ждать. Скоренько всех горлопанов обсадили. Казачий полк подтянулся опять же. Они дорогу стерегут так-то, железную, а тут и на ней вроде кого с динамитом взяли. Вот…
— А Каравайцев при чём?
— При том, что только оно всё притихло, как пришли к отцу посыльные, от мастеров, значит. Что появились людишки, которые рабочих баламутят. И что кто-то этих людишек узнал, что видел их аккурат на Ветляцких шахтах. Отец… он не любит, чтоб сгоряча. Велел не трогать, но приглядывать. А сам кликнул сведущего человека. Ну и мастера подсобили. Мир-то горнорудный не так и велик. Нашли, и у кого эти пришлые на постой встали, и к кому ходили… баб порасспрашивали. Они многое чуют… вот, думали взять, допросить. Да эти сами нарвались. Полезли к стачке призывать. Речь, что, мол, надобно скидывать власть и в свои руки брать, тогда всем счастье будет. А… у нас был один, подмастерьем. У него братец аккурат на бунте том и полёг. Вот и признал говоруна. И драться полез. Заорал, что он прорыв устроил. Там и другие подтянулись. Едва-едва отбили… ну, как… двоих отбили, а третий, как я и сказал, отошёл, — Демидов широко перекрестился.
Слушали его молча.
— Тут уж иная речь пошла. Рабочие что? Они в морду дать могут, а вот суда не хотят. И живо сообразили, что дело тут может политическое, а может и нет. Может, ещё так выкрутят, что сами виноватыми останутся да на каторгу пойдут. Вон, есть же ж покойник… ну и отец тоже решил не лезть. Говорить поговорил. В больничке. Сказал, мол, студентики. Дураки, как есть, которые наслушались. И что не чует он в них силы, да и вреда… ни листовок, ни прокламаций, ни другого чего при них не нашлось. Велел подлечить и выпровадить подальше, да так, чтоб не вздумали возвращаться. Я с отцом туда заглядывал. В госпиталь. И помню… знаешь, странно так. Я б не сказал, что он похож. Совсем даже нет. Тот был светлым и конопатым, а… всё одно чувство такое, будто бы