— Я не понимаю, о чём вы, но добавьте ещё неделю дежурств за то, что назвали меня тупым.
Раздражённый учитель ушёл, а Бэйн кивнул мне, демонстративно напрягая массивную челюсть, прежде чем засунуть руки в карманы и последовать за ним.
Тревога медленно оседала в груди, а гнев, затихший с тех пор, как я отвернулся от отца, вернулся с рёвом дикого льва. Последний месяц я почти не вспоминал о Бэйне — и это было прекрасно. Но теперь всё снова менялось.
Я распахнул дверь, стиснув зубы. Неприятное беспокойство сковало меня, когда я посмотрел в ту сторону, куда они скрылись, а затем — на дверь Джорни в дальнем конце коридора.
Он пришёл за ней?
Лёгкие горели, а ноги несли меня всё дальше от ежедневных напоминаний держаться подальше от Джорни. Выбор между правильным и неправильным остался позади, а её дверь — прямо передо мной.
Я слышал, как она возится в комнате с бумагами, украденными из кабинета директора. Прижав лоб к двери, я упёрся ладонями в массивную древесину, которая разделяла нас — вместе со всем остальным, — и выдохнул.
Спустя несколько секунд я отступил в ту же нишу, где прятался прошлой ночью, подслушивая её разговор с Джеммой. Достал потрёпанную книжку из заднего кармана и опустился на пол, вытянув ноги.
Вот только я не мог прочесть ни единого слова.
В голове звучали только слова Бэйна и попытка Джорни ранить меня, которая, как оказалось, вовсе не была попыткой.
Глава 9
Джорни
Блинчики были совершенно безвкусными. Каждый пропитанный сиропом кусок приходилось буквально заталкивать в себя. Глянцевая помада на губах только усугубляла ситуацию.
Я чувствовала лишь один вкус — Кейда.
Он поцеловал меня. Его губы касались моих, и я не могла думать ни о чём другом весь уикенд. Его рука на моей шее, жгучий холодок, пробежавший по телу и задержавшийся между ног — эти воспоминания всплывали, стоило мне закрыть глаза, и преследовали даже на следующий день, когда я сидела в гостиной со Слоан и Мерседес.
Кейд тоже был там — он смотрел на меня через всю комнату, рассеянно проводя пальцами по подбородку, вероятно, размышляя о вчерашнем.
Теперь между нами всё было иначе, и правила нашей игры стали непонятны. Часть моего разбитого сердца ненавидела его и винила в шрамах на руках. Но другая часть — та, что ещё осталась целой, — отчаянно хотела до него дотронуться.
Пальцы дрогнули, когда он утром вошёл в столовую и сразу же устремил взгляд на мой столик в углу, вдали от всех. Я перевела взгляд на Слоан, и та мягко улыбнулась. Она хотела, чтобы я сегодня села с ними, а когда я отказалась, предложила присоединиться ко мне. Но я сказала, что мне нужно повторить конспекты по английскому.
Слоан, конечно, не поверила, но знала, когда стоит отступить.
Теперь я смотрела на всё через треснувшую линзу — сомневалась в каждом в этой комнате, замечала, как кто — то задерживает на мне взгляд чуть дольше обычного, как глаза скользят по закрытым рукавам.
Ты тот, кто оставил эти шрамы?
Недоверие рождается из предательства, а моё доверие к этой школе разбилось вдребезги — точно так же, как окно, через которое мы с Тобиасом выбрались той холодной ночью.
Я отодвинула тарелку и провела пальцем по губам, которые до сих пор пощипывали от одной лишь мысли о нас с Кейдом в кабинете директора.
Впрочем, это оказалось пустой тратой времени — в моём деле не было ничего полезного. Только табели успеваемости и записки учителей.
Сидя спиной к Кейду, в роли школьной затворницы, я услышала, как дверь громко захлопнулась.
Неужели он ушёл?
Не в силах остановиться, я бросила взгляд на Обри, проверяя, не последовала ли она за тем, кто вышел. Она была слишком занята, запихивая в рот буррито, чтобы заметить меня, а ушедший из столовой, похоже, вообще не привлек ее внимания — значит, это был не Кейд.
Ревность вспыхнула во мне, разгораясь все ярче при мысли о том, что его губы касались кого — то другого, пока меня не было. Горло сжалось от картин, которые рисовало мое буйное воображение. Интересно, говорил ли он ей те же слова, что когда — то шептал мне? Вилка выпала из моей руки, громко стукнув о деревянный стол. Я зажмурилась, пытаясь прогнать это чувство — ревность к парню, который бросил меня и в итоге отправил прямиком в психиатрическую клинику.
Были вещи поважнее. Например, кто хочет, чтобы я исчезла из Святой Марии? Кто жестоко избил меня и оставил умирать? Но Кейд… Где — то в глубине души я все еще была той самой девочкой — подростком, которая жила, дышала и валялась в обиде, как свинья в грязи, при одной иррациональной мысли: а вдруг он никогда не любил меня?
Внутри я отказывалась в это верить.
Между нами было что — то настоящее. Что — то яростно — интимное.
Слова Тобиаса всплыли в памяти, возвращая меня в реальность. «Возможно, это было реально только для тебя, Джорни. Для таких, как мы, любовь — это легко манипулируемое чувство, и зачастую она бывает односторонней. Когда ты отчаянно чего — то хочешь, ты веришь в это при первом же намёке».
Тогда его слова ранили, но именно они помогли мне вырваться из сердечной боли, когда это было нужнее всего.
Как же я жалела, что его сейчас нет рядом. Он бы обхватил моё лицо своими вечно запачканными кровью руками, вернул бы меня в реальность и прогнал все эти «а что, если» и прошлое. Тобиас умел отключать эмоции. По правде говоря, я лишь пару раз видела, как его маска давала трещину, и оба раза — здесь, в этой школе.
Переведя дух и вспомнив мудрые слова единственного человека, чьи шрамы были куда глубже моих, я снова открыла глаза и уставилась в наполовину съеденный завтрак. Руки вцепились в клетчатую юбку, пытаясь удержаться в настоящем, но тут я осознала: в столовой воцарилась почти полная тишина.
Я слышала собственное дыхание и гулкое биение сердца в ушах. Что происходит? Рядом скрипнула скамья, и, наконец, робко выглянув из — за прядей волн, я увидела Кейда. Он смотрел прямо на меня.
Я бы узнала его в море учеников, одетых в одинаковую форму. Живот будто провалился в бездну, словно меня сбросили со скалы. Я отвела взгляд, пряча полуоскал,