— Это зачем?
— Я там… ещё кое-что взяла. И я…
— Я же говорил, это подарок.
Ольша вспыхнула.
— Платье подарок! А другое — я сама!
— Сорок лёвок? Не смеши.
— Ты и так очень много на меня тратишь. Конфеты, цветы, лекарства, теперь ещё и сорочка! А если бы ты нанял кого-то другого, то…
— Зато ты ешь мало, — невозмутимо сказал Брент.
— Ч-чего?
— Ну, ты же говоришь, что я мог бы нанять кого-то другого. А если бы он жрал, как я? Поверь, я на тебе ещё сэкономил.
Брент явно смеялся, и Ольша надулась.
— Котёнок… давай честно. Тебя саму действительно это беспокоит, или ты думаешь, что это беспокоит меня?
— Я ещё не решила, — с вызовом сказала Ольша.
— Сообщи мне, как определишься.
А потом они просто гуляли по городу, глазели на тангские колонные постройки, прошли по скверу, где ещё не облетели клёны, поужинали в очаровательном заведении, в котором подавали совершенно невероятный рыбный суп и пирожки с травами, крошечные, на один укус.
На обратном пути Брент подал ей локоть. Ольша устроила на нём свою ладонь и, баюкая внутри тёплое пушистое чувство, решила, что быть падшей женщиной не так уж и плохо.
Глава 22
Вечером Ольша долго торчала в умывальной, сперва стирая и высушивая новые вещи, а потом прихорашиваясь, насколько это возможно, когда у девушки даже и помады-то нет. В комнату она вышла, почти довольная собой: и платье голубое нежное, и тесёмка завязана потуже, чтобы подчеркнуть узкую талию, и пальцы тонкие, и румянец на щеках, а пуговка на вороте расстёгнута так, что выглядывают и ключицы, и ложбинка на груди.
В комнате горела только одна лампа, на тумбочке. Брент сидел рядом с ней на кровати, облокотившись на спинку, и что-то чёркал в своих записях.
Поднял лицо. Оглядел Ольшу потемневшим взглядом. Глубоко вздохнул и резюмировал:
— План провалился.
Ольше кровь бросилась в лицо.
Нет, она вовсе не считала себя писаной красавицей. Но он же её хотел настоящей оборванкой, так неужели даже теперь…
Она вцепилась зубами в губу и выдохнула:
— План?
Брент рассмеялся.
— У меня была гипотеза, что если хотя бы прикрыть тебе колени, думать о физике будет немного проще.
— О физике?..
Он закатил глаза, но больше ничего не сказал. Ольша тяжело, густо покраснела. Колени как колени, вовсе и нет в этих коленях ничего особенного! Но, наверное, когда она спала в обычной рубашке, они выглядели не очень-то прилично. И что, стояк мешал Бренту думать о физике?
От этого было стыдно. Мужчины трудно переносят возбуждение, если с ним ничего не делать, говорят, это почти больно…
Нормальные у неё колени!
Ольша снова вгрызлась в губу, а потом устроилась на кровати у Брента под боком, заглянула через плечо, разулыбалась, заметив на тетрадном листе сидящую на гексагональной призме… ну, допустим, кошку.
Брент вроде как работал, но Ольша уже научилась понимать, когда он на самом деле занят, а когда только делает вид. И сейчас совершенно определённо был второй случай, потому что смотрел он на всё ту же конструкцию из Стены, по пятому разу обводя карандашом линии сил. А ещё его рука сразу же перетекла на ольшино плечо, а затем и ниже, и теперь Брент гладил пальцами её бок.
Почти неощутимо. Чуть-чуть щекотно. По спине пробежали мурашки.
Ольша умостила голову на его плече. Брент пах мылом и своими травами. И ещё собой. И теплом. И домом. Хорошо пах, уютно.
И когда Брент окончательно сдался и отложил тетрадь, она потёрлась о него носом и шепнула:
— Давай сегодня?
— М?
— Ну… потрахаемся.
Брент хмыкнул:
— Ну, давай.
А сам остался сидеть, как сидел: ноги под одеялом, под спиной — подушка и перекладины кровати, затылок почти касался стены. Одна рука лежала у Брента на животе, вторая так и гуляла по ольшиному боку.
Это было не очень-то похоже на секс. Ну, теперь надо раздеться, наверное? Или он сам захочет, или ему в одежде нравится? Платье-то красивое. А дальше — раком встать? А он так и будет сидеть и ничего не делать? Или ему отсосать сперва надо? Или…
— Ольша.
— А?
— Ты опять нервничаешь.
— Нет, — быстро возразила Ольша и снова покраснела. — Только… а что делать? В смысле… ну, прямо сейчас?
Брент усмехнулся. Ольша разглядывала свои ладони и теребила пуговку на рукаве. Манжеты на новом платье были красивые, с аккуратной линией оборок и пятью маленькими обтянутыми тканью пуговицами, устроенными там больше для красоты, чем для удобства.
Надо расстегнуть, наверное. Ему же неудобно будет, вон какие руки огромные, и пуговиц много. А так, петелька за петелькой… и потом что — раздеть его? Или как?
Она посмотрела на него растерянно. Брент улыбался, но выглядел больше уставшим, чем сгорающим от желания. Притянул её к себе ближе, ласково провёл пальцами по лицу, подхватил прядь волос, теперь слишком короткую, чтобы её нужно было куда-то заправлять. Ольша облизнула губы, а Брент коварно спросил:
— А чего ты хочешь?
— Ну… тебя?
Он поцеловал её в уголок губ. Поправил воротник, застегнул пуговку.
— Давай поговорим сперва?
Ольше было не очень ясно, о чём тут разговаривать. Всё-таки обычно, когда люди трахаются, они трахаются, а не разговаривают. Но Ольша легко признала за Брентом право принимать решения в постели — в конце концов, на то он и мужчина, — и только поёрзала на месте, пытаясь понять, что именно ему говорить.
Брент тем временем коснулся сухими губами её пальцев. Поцеловал тыльную сторону ладони. Одну за другой расстегнул пуговицы манжета, и внутри у Ольши перевернулось что-то тёплое. Закатал рукав, погладил свежие красноватые полосы…
О стихия, он всё-таки заметил.
За ужином Ольша смеялась и теребила рукав рубашки. Наверное, он увидел тогда. Увидел и как-нибудь совершенно неправильно понял, как он умел всё неправильно понимать!
Она потянула рукав вниз и объяснила торопливо:
— Мне снилась… всякая дрянь.
— Это же больно. Зачем ты делаешь себе больно?
— Это помогает. Когда я нервничаю, или когда кажется, что меня нет, или… в общем, это отрезвляет. Голова работает лучше.
Он снова поцеловал её пальцы, а Ольша устроила ладонь у него на боку, прижалась ближе, мурлыкнула. Брент был большой, тёплый, ласковый. Касался осторожно… совсем не так, как