Брент тоже наверняка повидал достаточно плохого, но был целее, сильнее, здоровее. Или, может быть, Ольша просто пыталась оправдать этим свою собственную узколобость и безразличие к ближнему. Брент выглядел человеком, заранее смирившимся с любыми будущими потерями, но всё равно посочувствовал сломанной огневичке, а теперь расстраивался из-за дурных крикливых птиц — и их людей.
Ну, в солдаты и солдаты, бурчала Ольша про себя. А солдаты мрут, кто об этом не знает? Рабочих, вон, в Янс забрали, а в Янсе — заводы, промышленный кластер, как ни открой газету, они бастуют там про условия труда и грозятся сдаться в состав Румы. Бади когда-то сдали тангам, потому что опять вспыхнуло, полки туда перебрасывали. Но образовалось же всё в конце концов.
Так она ворчала, а потом фыркнула, заметив за собой брентовы интонации.
Водопровода в посёлке не было, зато во дворе были устроены и баня, и довольно приличный летний душ: отдельный низенький домик с чаном для воды сверху. Новые жители не заморачивались тем, чтобы вовремя прикрыть чан крышкой, поэтому внутрь нанесло и листьев, и грязи, и дохлых насекомых. Брент пришлось сперва слить этот суп и уже потом таскать воду из колодца.
Куртку Брент снял, вёдра носил бодро, и Ольша невольно залюбовалась тем, как перекатывались под рубашкой мышцы. Сама Ольша поплескалась бы над тазом, ну, может, облилась из кружки, на том и успокоилась. Уж точно не стала бы так стараться, что аж десять ходок туда-обратно. Это он час там отмокать собрался?
И всё-таки мужик — полезное в хозяйстве животное!
Ольша хихикнула. Скосила взгляд на дедка, который снова устроился в качалке жевать табак. Шитаки смешался с собаками и пытался сунуть пасть в их миски. Вечер был пусть грустный, но мирный и тихий; в воздухе висел запах зимы, к утру грязюка на дороге подмёрзнет комьями, и первые несколько часов повозка будет загадочно ими хрустеть.
А водица-то в колодце — студёная. Много ли радости мыться в такой?
И Ольша, перекатывая в груди непонятное предвкушение, тихонько скользнула в душевую.
В крошечном предбанничке были не простые гвозди для одежды, а полноценная вешалка с вырезанными из дерева крючками, а ещё табурет на металлических ножках. Всё это было сейчас занято мужской одеждой, но это ничего страшного, Ольша не гордая, её рубашка поместится где-нибудь сбоку. Брент внутри невнятно напевал и чем-то скрежетал, кажется, разбирался с лейкой, вовсе не подозревая, что за тонкой фанерной стенкой стремительно оголяется девушка.
Доски были скользкие и противные, и Ольша зябко переступила ногами. Даже без ветра — в крошечное световое окно почти не дуло — так холодно, что кожа мгновенно покрылась мурашками, а соски напряглись и потемнели.
Зато красиво, решила Ольша и постаралась не стучать зубами. Потянула дверь на себя, вслушиваясь: не скрипнет ли?
Брент макушкой почти касался чана и действительно крутил что-то у самого вентиля. Совершенно голый — ух какая спина! ох какая задница! — он немелодично насвистывал и едва заметно притопывал в такт, и это было совершенно не-вы-но-си-мо.
— Брр, — капризно протянула Ольша. Брент вздрогнул, а она поскорее прильнула к его спине, дразняще провела сосками по коже, поцеловала в лопатку. — Вообще-то это летний душ! Слышишь, как называется? Летний! А на дворе зима, нам же про это крашеную корову показали!
И выдохнула, наконец, сберегаемое внутри тепло. Оно пробежало по телам искорками, растеклось плёнкой согретого дыханием воздуха. Брент напрягся весь, вывернулся из её рук и обернулся.
Ольша умилилась. Всё-таки есть что-то невероятно трогательное в огроменном мужике, прикрывающем ладошкой самое дорогое!..
— Мог бы позвать погреть, — попеняла она. — Вот что бы ты без меня делал?
Брент смотрел хмуро, тёмными глазами, а потом разулыбался:
— Это называется закаливание.
— Это называется ерунда, — авторитетно заявила Ольша. — Ты крути-крути, где моя водичка?!
Ах, как полезны в быту послушные, заботливые мужики! Самой Ольше надо было бы влезать на табуреточку, а этот вон какой лось вымахал, ещё чуть-чуть — и ему пришлось бы здесь горбиться. И воды натаскал, такой молодец! Думал, что себе и для закаливания, а раз уж натаскал… но она и с ним тоже немножко поделится!
Пока же ольшина задача была предельно простой: она скользила ладонями по крепкой твёрдой спине, покрывая её короткими сухими поцелуями. Ему такие — что вепрю мелкая дробь, только раззадорить, но то один поцелуй, то другой становились выдохами силы, и тогда между ней и Брентом прокатывалась жаркая волна.
Упрямый кран никак не поддавался, наверное, приржавел за время бездействия. Брент вертел ключом и даже нашёл, к чему применить силу — Ольша ощутила, как та мягко отозвалась в низу живота, — а девушка «помогала» ему, то дразняще проводя по боку коготками, то прислоняясь грудью к спине, то будто бы невзначай касаясь треугольником волос его бедра. Брент держался изо всех сил, только дыхание стало глубже, а движения резче.
Наконец, лейка выкашляла наружу рыжую пыль, обрызгала людей какой-то дрянью, а потом вспомнила о своей роли и покорно полила простой водой. Ольша только и успела, что кинуть в неё греющий цилиндр из силы, превращая колкие холодные струи во вполне приятный душ, — а Брент уже подхватил её под поясницу, прижал к себе и впился в рот поцелуем.
Глава 13
Земля, говорят, делает своих избранников спокойными и твёрдыми, уравновешенными и медленными, надёжными, точно камень, безразличными, словно скалы. Их не вывести из себя пустыми человеческими заботами, не сдвинуть с места, пока их собственная воля не велит им прийти в движение. Землю не носит туда-сюда, как суетливый воздух. Земля не зависит от своего окружения, как ищущая в других опоры вода.
Земля, в конце концов, не горит…
Всё врут!
Брент целовал её так жадно, как будто хотел сожрать, а Ольша отвечала, словно была совершенно не против. Он вжимал её в себя, огромная твёрдая ладонь на голой ягодице, а девушка повисла у него на шее и лишь едва-едва касалась носочками пола.
Да какого ж!..
И она подтянулась и обхватила его ногами за талию, а Брент, не будь дурак, поддержал её, и теперь она почти касалась макушкой потолка. Зато целоваться стало восхитительно удобно, и лица так близко, и так смешивается дыхание… Вода разбивалась о брентовы плечи, текла между двумя телами, и это было так хорошо, так одуряюще правильно, что внутри скрутилась пружина предвкушения, и Ольша потёрлась бёдрами о