— Ну, поехали.
Глава 11
До гордого звания посёлка это место если и дотягивало, то давно. С тех пор целая улица одной стороной съехала в пропаханный фугасом овраг, да и из уцелевших домов больше половины щерились пустыми окнами.
В темноте посёлок и вовсе казался вымершим. Не курились трубы, не гомонила птица, и у воткнутого по самому центру корявой, тонущей в грязи дороги колодца было пусто, даже ведра не висело.
Брент посмотрел на Ольшу с укоризной: куда это, мол, ты нас завела на ночь глядя!.. Ольша в ответ ткнула пальцем в карту, которая считала Бральм порядочным населённым пунктом, да вот только здорово опоздала за реальной жизнью. За хорошеньким, почти пряничным цветастым домиком под вывеской «Школа» тянулся ряд двухэтажных деревянных бараков, которые зияли косыми ставнями и распахнутыми в пустоту дверями.
— Можно любой выбрать, — вздохнула Ольша. — Хоть ветра не будет, а если затопить удастся…
Брент поморщился:
— Да ну, в заброшку.
— А что такого? Я так в Кречете жила неделю, ну не посольский дворец, конечно, но лучше, чем на улице.
Рука на её плече чуть сжалась. Брент никогда не жаловался на превратности походной жизни, но сам питал очевидную слабость к накрахмаленным простыням, ванным с горячим водопроводом, красивым тарелкам, громоздким письменным приборам и прочим приятным атрибутам горожанства. Ещё Брент почему-то считал, что Ольша — как девочка — и вовсе должна кряхтеть и ныть от необходимости поссать не в фаянсовый унитаз, а в кустики.
Это было забавно, и иногда Ольша намеренно упоминала между делом какую-нибудь особенно неприятную хозяйственную деталь, вроде каши с жучками или окопных крыс. Тогда лицо у Брента становилось особенно грустное. Обычно же его забота и старание создать комфорт и уют были приятными, и Ольша фырчала — но млела внутри.
— Дымом пахнет.
Она нахмурилась, принюхалась и признала: пахнет. Раскинула кольцо силы пошире, выискивая его источник, и взялась за рычаг повозки.
Люди в посёлке всё-таки жили. Правда, было их всего-то два человека, совсем сгорбленный дедок с бугристым красным носом и мужик лет пятидесяти, жилистый и расхлябанный на вид. Устроились они в крепком доме из бруса чуть на отшибе, со своим колодцем и десятком безразличных дворовых собак.
На приезжих местные смотрели без интереса. Дедок качался в кресле на открытой веранде и что-то жевал, а мужик сидел на ступенях и тачал ботинок.
— Добрый вечер, — крикнул Брент из-за невысокого забора.
Мужик сплюнул. Дедок продолжал раскачиваться. Любопытная Ольша вытягивала шею, силясь разглядеть во дворе побольше: собачьи миски, сломанный детский велосипед, голова куклы, осколки стекла. Почтовый ящик вскрыт силой. Вряд ли эти люди — добрые хозяева своему дому.
Пламя в печи вяло жевало дрова: рукотворное, но не знавшее силы. По крайней мере, огневика здесь не было.
Брент тем временем договаривался о ночёвке. Мужик не радовался лёгким деньгам, но и не отказывался, как будто ему было решительно всё равно на чужаков. Какой-то интерес на его лице мелькнул, только когда Брент упомянул колбасу.
Дом оказался пустой, в некоторых комнатах брошенные вещи валялись прямо на полу. Но, по крайней мере, он был хорошо протоплен, без промёрзших углов и дырявых окон, а на кухне нашлась широкая сковорода жаренной с луком картошки, а мужик споро напёк на камне тонких рисовых лепёшек. Дедок, учуяв колбасу, покряхтел и принёс к столу бутылку мутной браги.
— А где все-то? — дружелюбно спросил Брент, первым взяв с тарелки горячую лепёшку. — Большой посёлок был, здесь рабочие с Лякки жили и местные, да?
— Жили и жили, — неохотно отозвался мужик. Дед сплюнул в пол жёваный табак. — А всё теперь, и Лякка всё.
— Лякка всё? А чего это?
— А ты сам-то из какой дыры вылез?
Ольша взяла лепёшку тоже. Она оказалась кошмарно солёной, зато хорошо шла с картошкой.
Мужик тем временем пояснял рублено: первые годы войны хозяйство ещё работало, как прежде. Потом, когда новости стали приходить одна другой хуже, многие поуезжали, детей всех вывезли, школу закрыли. Пришли танги, и под ними ещё побарахтались кое-как, хотя денег совсем не стало, в Лякке платили одной натурой. А уж как пала Стена…
При контрнаступлении эта местность быстро отошла Марели — почти сразу после того, как сняли осаду с Воложи. Всё перепахало боями, птицы дохли, ветеринар сказал, «с нервов», хотя что там у этих тупиц мозгов-то! И тогда здесь почти никого и не осталось.
— А люди-то куда делись?
— Дык… уехали.
— Куда уехали?
— Кому как повезло, туда и уехали. Работных всех в Янс забрали, у Валька внука в солдаты постригли, а Курби, вооон там их дом был, где пепелище, так вот эти в Воложу уехали, тьфу.
— А что не так с Воложей? — тихонько спросила Ольша.
— Живут там больно хорошо!
Пьяным мужик не выглядел, хотя к браге прикладывался охотно.
— Так что вы если мародёрствовать, то ходите вон сами, берите, что хотите. Только не вы тут первые, у нас уже и воровать почитай нечего.
Брент заверил хозяев, что они никакие не мародёры. Жетоны стихийников скорее работали против гостей, документы показывать не стали, так что за отвод подозрений отвечали колбаса и хитрый чай из травок, который Брент щедро сдобрил мёдом. Впрочем, этого оказалось достаточно.
И под чай с теми же солёными лепёшками мужик закончил неожиданно:
— А мои померли. Сын и дочка, она медсестричкой пошла, да так и сгинули оба.
Ответить на это было нечего, что уж тут скажешь. Ольша спряталась в чай, Брент почтительно отсалютовал стаканом. А потом, выждав с минуту для приличия, спросил:
— Помыться у вас тут есть где? Не помешаем?
— На дворе справа. Плещись хоть до утра, если воду таскать не лень.
Глава 12
Бренту было не лень: Ольше показалось, что в простой работе он топил эмоции от муторного ужина с местными. На выработке и позже, в Кречете и на дороге, она тоже видела много следов чужого горя, — но тогда и своего хватало, и боль просто проходила через Ольшу насквозь, как будто мышца, которой обычные люди могут сочувствовать, у неё онемела. Даже сейчас пустые дома, беженцы и мертвецы не очень-то её взволновали. Ну, было