День был зябкий, и Ольша прижималась к плечу Брента, цеплялась за его локоть, зарывалась носом в его шарф, будто бы прячась от ветра. Ветер был неприятный, кусачий, но от него Ольше почти не было холодно. В груди трещало колким утренним ледком другое.
Этот контракт, эта работа, эта дорога — они казались Ольше нескончаемыми. И только утром, мурлыкнув в мужскую подмышку, она вдруг сообразила: до Воложи оставалось от силы пять дней пути, а скорее и того меньше. От Воложи в Светлый Град ходят поезда, и там уже не будет ни конструкции, ни ночёвок в гостиницах. А потом…
А потом всё закончится. Она будет дома, и она ведь так хотела домой, она много ночей подряд засыпала, обещая себе добраться до дома. И дома всё это будет не важно.
Всего этого не будет больше.
Та часть Ольши, что торопилась домой, позорно проигрывала той части, которая хотела растянуть оставшиеся дни в бесконечность.
❖❖❖
К обеду дорога взобралась к холмам, и среди них неровными линиями разных оттенков протянулись прямоугольники полей. За дорогой след в след шла труба, закреплённая примерно на высоте ольшиной талии, и сперва девушке казалось, что по ней, наверное, что-нибудь куда-нибудь передаётся. Но труба была проржавевшая, сваренная грубо, и кое-где зияла дырками.
Брент, наверное, мог бы сказать, зачем она нужна. Но Брент снова ковырялся в бумагах — тех самых, которые Ольша так и не собралась прочитать, — хмурился и вполголоса рассуждал о долге, а потом ворчал на себя и извинялся. Словом, Бренту было не до трубы, так что Ольша просто следила взглядом за её тёмной линией и мягко гладила мужчину по плечу.
Это у неё — пустые девчачьи заботы: что взращенная внутри любовь не оказалась взаимной, что тепло прикосновений скоро сменится пустотой, что всего за несколько дней нужно успеть надышаться им, запомнить его всего. Брент думал о всяких серьёзных вещах, и даже большую остановку днём делать не стал. Человеческого жилья здесь не встречалось, только где-то вдали мелькали отдельные постройки, на вид скорее хозяйственные, и обедать пришлось на ходу, с каждой минутой и часом приближаясь и приближаясь к Воложе.
Ольша в который раз украдкой сверилась с картой. Та была плохонькая, дешёвая; зелёная и чёрная краска на ней плохо стыковались друг с другом, а размытые буквы иногда трудно бывало прочесть. Места, которые они сейчас проезжали, на карте назывались «Ф.х.Пямса», или что-то в этом роде.
Небо посмурнело, раскраснелось на западе. Ольша устала, Брент тоже не выглядел бодрым, но так и не объявил стоянку. Зато неожиданно разрешилась загадка трубы.
— Там кто-то есть, — хмуро предупредила Ольша, отцепляясь от Брента и собирая внутри себя пламя.
— Тварь?
— Не знаю, ерунда какая-то… ни на что не похожа.
Кольцо силы сообщает огневику о встреченных тепле и движении, и за годы практики Ольша давно привыкла различать по этим отпечаткам людей и самых распространённых животных. А вот такое чудо она видела впервые — что силой, что глазами!
«Чудо» оказалось повыше самой Ольши и было птицей: по крайней мере, небольшую голову венчал клюв. Голова завершала собой длинную лысую шею, шея торчала из шарообразного тела, покрытого пышными серо-коричневыми перьями, а тело сидело на паре мускулистых ног.
Надо сказать, на картинках это существо было много симпатичнее. Возможно, потому, что не верещало дурным голосом.
— Ааа, это же нотаки. Шитаки, — Брент ткнул пальцем в запряжённое в повозку животное, — ездовые, есть ещё породы повыше для верховой. А нотаки разводят на мясо. Они родственники.
Ольша слышала об этом, но вот так, живьём, нотаки и шитаки были настолько непохожи друг на друга, что верилось плохо.
— Нотаки здесь, как в центре коровы, — добродушно хмыкнул Брент. — Коров-то на мясо не положено, а эти на вкус как курица, мы их наверняка уже ели. Только маловато их что-то тут стало… раньше стадами ходили…
Он задумчиво обшаривал взглядом поле, а Ольша с интересом разглядывала нотаки.
Курица-переросток, мясная родственница ездовой ящерицы, явно не могла похвастаться умом. С такими мощными лапами она, наверное, могла бы перепрыгнуть трубу, да и подлезть снизу ей не должно было быть сложно. Но нотаки упрямо пытался взять своеобразный «забор» нахрапом: разбегался, отвратительно повизгивая, со всего маху врезался грудиной в трубу, возмущённо орал, отпрыгивал в сторону, разбегался снова…
Брент картинно прочистил ухо:
— Рядом с фермами поэтому и не селятся особо, что от них сдуреть можно. А уж в брачный сезон…
Ольша представила, и ей поплохело.
К счастью, повозка ехала дальше, а нотаки пытался переупрямить трубу всё в том же месте. Брент заверил Ольшу, что ему скоро надоест, и что летать они не умеют, зато грудина крепкая, и всё у этого дурня будет в порядке, пока не придёт его время отправляться на бойню. Нелепую птицу всё равно было немного жалко, зато Брент отвлёкся от своих тяжёлых дум и рассказал, как ездил сюда на школьную экскурсию, и как мальчишки пытались спереть яйцо.
Так и выяснилось, что «Ф.х.» на карте обозначало «фермерское хозяйство», и называлось оно не «Пямса», а «Лякка». Одно из крупнейших предприятий региона, Лякка занимала немалую территорию, и почти половина местных взрослых так или иначе работала раньше в хозяйстве. Брент помнил эти места не так чтобы цветущими — скорее уж вонючими, — но по крайней мере полными жизни.
Теперь же въезд на базу, где раньше охотно принимали путешественников, был закрыт. В гостевом доме не горел свет, да и вообще нигде не горел, только на крыше сидела скрюченная бабка с ружьём:
— Пущать не велено!
Брент попробовал хотя бы спросить направление к ближайшему жилью, но бабка только замахнулась ружьём так, как будто оно было хворостиной.
А Ольша воспряла духом:
— На карте есть посёлок, он в стороне, где-то час отсюда, завтра час обратно…
Возможно,