Они лежали в постели совершенно голые, сплетясь ногами и руками, и смотрели друг другу в глаза. Это могло бы быть жарко, или страшно, или очень смущающе, а было — очень правильно. как будто так и должно быть быть.
— Я хочу тебя, — хрипловато сказал Брент. — Но я не понимаю, как.
— Мне кажется, можно… оставить свет. Ты не против света?
— Мне-то что? Это девочки вроде стесняются.
Ольша совершенно его не стеснялась. Может быть, она просто разучилась стесняться тела после полевого быта, а, может быть, это в ней вяло зашевелилась развратная огневичка.
— Я думаю, лучше со светом. Чтобы я была уверена, что это ты, а не… и как-нибудь медленно.
— Хорошо. Если захочешь, попробуем.
В его голосе слышался скепсис, но под ним было и желание тоже. А ещё тревога, и забота, и ещё много всего другого, от чего у Ольши сжималось сердце.
— Только обещай, — ворчливо велел Брент, — без дурацких подвигов. Если почувствуешь, что плохо…
— Да. Я буду осторожна, я обещаю. И… я захочу.
Глава 18
Ольша проснулась от того, что спружинила кровать, а поясницу коротко куснула прохлада. Потом за спиной завозились, Брент притянул её к себе огромной лапищей так, что свернувшаяся клубочком Ольша была завёрнута в него почти целиком. Одеяло вернулось на место, но сон уже ушёл.
Она потянулась, зевнула. В комнате плавал серый сумрак. Брент пыхтел ей в макушку и велел ворчливо:
— Ты спи, спи.
— А который час?
— Восемь с чем-то, но там такая погодка, что до обеда точно никуда не двинемся.
Ольша подняла голову. Завозилась, повернулась. Брент не спал, просто лежал рядом, большой, тёплый и пахнущий мылом. За окном шумело дождём, но раньше он ни разу не откладывал работу из-за погоды, да Ольша и не просила, хотя выматывалась от конструкции и прогревания мокрой повозки.
Брент закатил глаза:
— Да ты выгляни!
Вставать не хотелось. Лежать в тепле, греясь об него, было куда приятнее, чем шлёпать по холодному полу к окну. Но любопытство пересилило, и Ольша всё-таки выбралась из кровати.
Погодка была и правда чудесная, в такую даже шитаки сочтёт за благо куда-нибудь спрятаться. Вода била тугими струями, оставалась на откосе белёсыми мёрзлыми кляксами — не совсем дождь, не совсем снег, — а между ними здесь и там стучали градины, то совсем мелкие, то крупные, с яйцо размером.
— Так что ты спи, — Брент широко зевнул. — Закончим тогда сегодня попозже.
Ольша покачалась с носка на пятку, наблюдая за дождём — из окна им любоваться хорошо, а на улице быстро стало бы не до красоты. Отлучилась в ванную, сполоснулась и почистила зубы. Заползла к Бренту под тёплый бок, толкнула в плечо так, чтобы уложить на спину, устроила голову на его руке, закинула ногу на бедро.
Брент не сопротивлялся, только посмеивался. Ольша зябко подёрнула плечами и выдохнула под одеяло тепло, а потом мурлыкнула и потёрлась носом о его шею. И пожаловалась:
— Я не понимаю.
— Мм?
— Не понимаю, почему снежинки не получаются. Почему иногда снег, иногда град, а иногда вон та мокрая дрянь? Они же почти одинаковой температуры и все состоят из воды!
— Мм…
— Надо поймать какого-нибудь водника, — кровожадно постановила Ольша. — И пытать его, пока…
— Ну, Таля помучай, пока будем в Воложе.
Мысли в голове были по-утреннему вялые, медленные, но Ольша всё-таки вспомнила: Таль — это брентов младший брат, водник, и он на войне потерял ногу.
— А он разбирается?
— Понятия не имею. Ты это, когда он будет подкатывать, пни его прям в костыль, не стесняйся.
— «Когда»? — хихикнула Ольша. — Не «если»?
Брент в ответ обнял её за плечи. Тёплая ладонь выписывала на спине узоры: окружности, дуги, линии. Брент как будто в задумчивости рисовал на ней фигуры, как октаэдры в тетради. А ответил ворчливо:
— Ну, у него всегда был вкус.
Ольша муркнула и потёрлась носом о его кожу. У неё, в конце концов, тоже был вкус, и в её вкусе был Брент, замечательный добрый Брент, а не какие-то там незнакомые мужики, готовые подкатить к кому попало!.. И даже если этот водник сможет объяснить ей про снежинки, это вовсе и не повод слишком улыбаться!..
Да и вообще, может, она ему ещё и не понравится. Это Брент рассказывает Ольше, будто она красавица, но у Ольши тоже есть глаза, и этим глазам всё в зеркале прекрасно видно: и осунувшееся лицо, и шелушащаяся кожа, и общий заморенный вид. Стрижка стала, конечно, лучше, но она теперь была почти неприлично короткая и скорее портила ольшины черты. И одежда… её гардероб — настоящая катастрофа; мама схватилась бы за сердце, если бы увидела это; нет даже ни одного сколько-нибудь приличного платья, чтобы хотя бы нашить на него кружевной воротничок для нарядности; у неё огромные мужицкие ботинки вместо туфель; да что там — Ольша ведь даже не носила чулок…
За этими мыслями Ольша не сразу заметила главное.
— А мы разве… как-то увидимся с Талем? В смысле, ты-то конечно, а я…
— Так он живёт с родителями.
Ольша подняла на Брента беспомощный взгляд, и он пояснил ворчливо:
— В Воложе задержимся на три-четыре дня, мне нужно будет встретиться кое-с-кем. Заодно в комиссариат можно, документы тебе сделаем. А у родителей дом, зачем платить за клоповник?
Он не забыл про её документы. А ещё он что же — планирует остановиться в доме родителей?
Он собрался знакомить её с родителями?
Её? Со своими родителями?
Ольша хватанула воздух, как рыба, и спряталась в его подмышке.
Нет-нет, она вовсе не была дурочкой. Любовь — это всего лишь чувство; она грела Ольшу изнутри не меньше родного пламени, но если сила умела становиться чем-то реальным, то любовь… любовь была только для неё, для Ольши. И она всегда знала, что из этого ничего не может получиться. Он нанял её по контракту, они целый месяц пёрлись вдвоём по пустынным дорогам и разделили всякое, от хлеба до ночных кошмаров.