Тогда необходимость молчать стала вдруг из неудобства частью возбуждающей игры. Ольша дразнилась и царапалась, стараясь вырвать из него стон или хотя бы шумный выдох, а сама кусала губы, давя в себе все звуки. Помогла Бренту раздеть себя, хорошо зная, как ему нравится, когда на ней совсем ничего нет, и как он тащится от её напряжённых сосков. Приласкала себя пальцами, плавясь от его тёмного взгляда.
Брент рывком подтащил её к краю кровати, так, чтобы Ольша могла сидеть, как скромница, опустив ступни в пушистый приковатный коврик и сложив руки на бёдрах, — а могла откинуться назад и упереться пятками в бортик, бесстыдно и приглашающе разведя ноги. Сам Брент стоял перед кроватью на коленях и целовал её, целовал много и по-всякому, дразнил языком грудь, согревал дыханием живот. И роста в нём было как раз достаточно, чтобы очень естественно оказаться у неё внутри; Ольша только подалась чуть вперёд и вверх, закатив глаза от слишком острых ощущений.
Он был сверху, но вместе с тем у Ольши было достаточно свободы, чтобы двигаться ему навстречу, цепляться за него руками, то привставать и ловить поцелуи, то откидываться на постель, растворяясь в чувствах. А Брент постепенно наращивал темп, и она отвечала ему, как безумная.
— Котёнок? Тебе хорошо так?
— Продолжай, или я тебя укушу!
В самом конце он двигался быстро, почти жёстко, а Ольша беззвучно кричала ему в губы. И сорвалась в удовольствие раньше него, но Брент догнал её всего за несколько движений.
Потом она, потная и разгорячённая, долго лежала в его объятиях, успокаивая дыхание и ни о чём не думая. И попросила жалобно:
— Скажи мне, что никто ничего не слышал.
Даже если бы это была неправда, со стороны Брента было бы большой милостью солгать. Но Брент сказал другое:
— Вот как-нибудь днём, когда все будут на работе…
Глава 7
Верно говорят, что в родном доме даже стены помогают, — стены, Брент, стены, а не пустые яйца! — потому что следующим утром, когда луч солнца всполз по телу вверх и пощекотил нос, в голове у него наконец-то был план.
Как и все нормальные люди, Брент любил хорошие планы и ясный порядок вещей. Кому понравится болтаться в подвижном зыбком мире, в котором в любой момент может случиться всё что угодно? Нет, это для психов, Налиды на них нет. Брент любил, чтобы всё было однозначно и просто.
Девушка, с которой он недолго встречался в начале года, закатывала глаза и называла его за это солдафоном. Мол, ты просто не хочешь думать и принимать своих решений, вот и всё! С таким подходом и потолок в званиях уже не за горами, потому что в какой-то момент мозги ценят больше исполнительности. Брент в ответ добродушно хмыкал и отвлекал её какой-нибудь ерундой. Она была медичка, а медичкам почти всё можно, особенно если пациент в конце концов остался жив.
Дело было, конечно, вовсе не в решениях или нежелании думать. Скорее напротив: Брент любил задачки, и далеко не только по физике. Ему нравилось подолгу крутить головоломку, отыскивая хорошее тактическое решение, или выбирать на карте, как на шахматной доске, самую удачную позицию для укрепления. Но даже ломая границы понимания стихии, отдавая самоубийственные приказы, убивая, умирая, нарушая директивы или, наоборот, следуя им до последней абсурдной буквы, Брент предпочитал крепко стоять на земле.
Есть свои и чужие, есть правильное и неправильное. Не плохое и хорошее, помилуй стихия; эти двое давно так перепутались, что даже думать о них неловко. Но правильное и неправильное — всё ещё есть. Делай, что должно, — и будь, что будет.
Раньше у Брента бывали проблемы со второй частью этой великой мудрости. Было много потерь, которые было трудно принять, и даже они не сразу научили его не привязываться. Но время — великий лекарь, и время заставило его смириться с хрупкостью мира и тем, что всё, чему ты позволишь стать тебе близким, погибнет, и с этим ничего нельзя будет сделать.
Это пройденный путь, это выученные уроки. Но вот с тем, чтобы определить должное, у Брента не было раньше сложностей.
А теперь — были.
Ольша всё ещё сопела носом в подушку, пока Брент перебирал бумаги и чертежи. Хорохорящийся Таль язвил на водопроводном, мама разбирала вернувшиеся из прачечной халаты и бурчала, что их опять плохо отгладили. Брент схватил со стола кусок лепёшки, влил в себя стакан отвара, да и был таков.
Делай, что должно. Не знаешь, что должно? Так разберись, твою мать, а не тупи.
❖❖❖
Все настоящие друзья Брента — те, с кем не разлей вода, с кем войдёшь в любое пламя и кому не задумываясь доверишь спину, — все они давно сгинули. Кто-то смешался с пеплом под Стеной, кто-то вернулся в родные края в цинковом гробу, кто-то сгорел в лихорадке; Рула завербовали в разведку, а год спустя — расстреляли в Кальпетине. Других близких друзей ему и взять было бы негде: по службе он переезжал с места на место раньше, чем успевал перейти хоть с кем-то границу осторожного приятельства.
В начале войны по-настоящему хороших фортификаторов в Марели было, может быть, человек сто — если учитывать в том числе престарелых профессоров, из которых сыпался песок. Сам Брент тогда ещё вряд ли входил в их число, но Киблис не зря три года гонял его в хвост и гриву. И к падению Стены Брент был, может быть, одним из трёх-четырёх десятков людей, которые умели положить вражеское укрепление одним аккуратным тычком, — или вкопаться в землю бруствером, способным выдержать неделю напряжённых боёв. Не приписанный даже к конкретной армии, Брент получал назначения напрямую из секретариата генерального командования, а его ближайшие сослуживцы были не столько коллегами, сколько охраной, которой полагалось умереть если не вместо — то хотя бы раньше него.
В такой службе было много своей тяжести, и каждая задача бывала настолько велика и важна, что давила собой на затылок. Зато Брент остался жив, что уж тут жаловаться, и многие другие трудности его миновали. А ещё он обзавёлся сотней знакомств, близких и не очень, и знал десяток людей, которые разбирались в репутации королевичей куда лучше самого Брента.
Так что сегодня он посетил прачечную и впервые за многие недели сменил мешковатые дорожные штаны и громоздкую потёртую куртку на форму. Заглянул к брадобрею,