— Восстанавливаться будете?
— Восстанавливаться?
— На королевской службе. Третья ударная армия расформирована приказом, вы будете приписаны к общему светлоградскому корпусу стихийников, далее по распределению.
Ольша вздрогнула всем телом.
— Я же имею право на комиссование… как военнопленная. По уставу?
— Комиссация возможна на основании заключения военного медика, в случае, если состояние здоровья не совместимо с дальнейшим несением службы, — безразлично сказал Лант, будто по написанному. Наверное, ему приходилось повторять это много раз. — Как военнопленная, после освобождения вы имеете право на увольнение по собственному желанию, вне зависимости от условий призыва и/или срока контракта. У вас есть такое желание?
— Да. Да, да, есть.
— Пишите заявление, вон там над столом образец в синей рамке, в третьей строке заполняем: согласно статье одиннадцать дробь семь, пункт шесть, литера Б.
Лант протянул ей чистый лист, и Ольша пересела за длинный стол у стены. За ним стояло четыре разномастных табурета и неважного вида письменных прибора, а над столом висели набранные на машинке образцы.
Пока Ольша скрипела пером, с непривычки медленно и довольно грязно, Брент молча читал заявления. Тысячи изломанных жизней — в десятке казённых строк.
Ольша тем временем дошла до третьей строчки и переспросила робко:
— Одиннадцать дробь?
— Одиннадцать дробь семь, пункт шесть, литера Б.
Лант даже не поднял головы, он заполнял удостоверение, переписывая номер из журнала в карточку.
Ольша писала дальше, а Брент слепо глядел в образец в синей рамочке. Осведомлен(а), что согласно приказу Его Величества №… социальные, компенсационные, специальные и прочие выплаты, направления, путёвки и проч. не предназначены для военнослужащих, уволенных по собственному желанию…
Свежий совсем приказ, всего за несколько недель до конца войны выписан. Удобный приказ. Устав многое обещает военным, даже в самых низших званиях, стихийникам — и того больше. А война дурно повлияла на королевский бюджет. Последние два года из и так невеликого жалования вычитали какие-то «добровольные взносы», надбавки срезали, а медикам спускали приказы проводить ранения категорией попроще. Рассказы тех, кто пытался добиться пенсии, места в клинике или лекарств, были похожи на рассказы об ещё одной войне.
А так и вовсе — хорошо придумали. Призыв, полтора года в аду, год на депрентиловой выработке, похеренное здоровье и поехавшая крыша, спасибо большое, все свободны; не хотите возвращаться — мы вам ничего не должны. Отличный подход.
— Дату вчерашнюю поставьте, у нас сегодня неприёмный.
Ольша послушно поставила дату и оставила широкий росчерк подписи в низу листа. Потрясла бумагой, просушивая чернила.
Лант только пробежал по бумаге глазами, кивнул, щёлкнул машинкой, вырубив дырки для сшивания.
— У вас тут в списках разные пункты содержания указаны. Как верно?
— Выработка при пике Шимшиарве. Я не знаю, как она по-нашему.
— Шимшинская — это неверно?
— Нет, — вмешался Брент. — Шимшинская — это севернее.
— Исправляю, — согласился служащий и взялся за другой цвет чернил. — А чего вы поверенного-то не дождались?
«Долго», уклончиво ответила Ольша Бренту, когда он задал тот же вопрос. А сейчас она смотрела прямо Ланту в глаза и сказала сухо:
— Меня изнасиловали. Я решила — лучше дорога, чем такие соратники.
Лант бросил короткий взгляд на Брента и хмыкнул.
— Не слышал, чтобы огневичек принуждали к такому…
Ольша вздёрнула подбородок:
— Если огневичку правильно стукнуть, она ничем не отличается от любой другой женщины.
Лант пожал плечами: мол, меня это в любом случае не касается. Очень хотелось врезать ему прямо по безразличному утомлённому лицу, да так, чтобы след от удара плавно перетёк в синяки под бесцветными глазами. Руки чесались, и Брент с силой сжал кулаки. А Лант так же безразлично сказал Ольше:
— Рапорт напишите. В свободной форме, я приобщу.
— И это что-то даст? — с вызовом спросила Ольша.
— Нет. Но вы напишите.
— Лант. А давайте, может быть…
— Нет-нет, Брент, не надо. Я напишу.
Она коротко погладила пальцами его руку. Успокаивающий ласковый жест. Заметила, что взбесился… тьфу.
Рапорт у Ольши вышел такой короткий, что это почти казалось смешным. Брент лишь раз заглянул ей через плечо, чтобы убедиться: про спуск к деревне Ольша ничего не написала. Танги ушли, приказов не поступало… она умная девочка, запомнила ту чушь, что нёс капитан со Стены как-его-там про дезертирство.
— Приобщайте, — щедро сказала Ольша.
Лант молча продырявил и этот лист тоже, а потом протянул ей собранные в стопку документы.
Глава 13
Говорят, старшие сёстры, нанянькавшись с братиками, не спешат заводить собственных детей. У одной брентовой подружки было четверо мелких, и она, содрогаясь и закатывая глаза, говорила: своих — ни за что! Разве что одного и к старости!
Налида была старше Брента на семь лет, и она возилась с младшими, пока те не выросли в ершистых подростков. Налида ревниво отбирала у матери обязанность строить с братиками куличи в песочнице, наглаживала школьные воротнички, отлупила местного драчуна и громче всех болела на соревнованиях по гребле.
Замуж Налида вышла довольно поздно, к тридцати. И всё равно родила уже троих, и как-то умудрялась в одиночку справляться с ними на улице.
— Ну-ка, играем в паровоз! — объявляла Налида прабабкиным генеральским голосом. — Т-туу, т-тууу!
Впереди себя она толкала коляску с дочкой, за руку брала старшего, а старший цеплял за себя младшего, то есть следующий «вагон». И тот писклявым детским голосом кричал:
— Чух-чух!
Толпу Налида крейсерски разбивала коляской, а всем недовольным безжалостно отдавливала ноги.
Вот и сейчас они ещё и на улочку, кажется, завернуть не успели, а Брент уже встрепенулся, сложил газету, и мама заулыбалась. Приехал домашний цирк, скоро здесь будет не протолкнуться. И не нужно думать, что мелкие дети занимают мало места: семейство Налиды, как газ, всегда заполняло собой всё пространство под завязку.
В прихожей загремело, загомонило, как будто в дом ввалилась целая вражеская армия. А поверх всего шума прогрохотало:
— К-куда? А руки мыть за вас Ёся будет?!
Наконец, разобрались и с руками, и с коляской, и со всеми ботиночками. Налида, тяжело уперевшись обеими руками в поясницу, по стеночке сползла на табурет и милостиво позволила долгожданному брату приобнять её за плечи. Похоже, она снова была беременна, хотя живот ещё был не очень заметен под толстым шерстяным платьем.
— Мой муж — скотина, — скорбным шёпотом сообщила она Бренту на ухо. — Остался в больнице с королевичем!
— Настоящим королевичем?