— Что-то не так?
— Мой дом — вон тот, с зелёными воротами…
— Твоя мама всё поймёт неправильно?
Ольша пожала плечами. Нет, мама всё поймёт правильно: что её дочь — армейская подстилка, потерявшая не только девичью честь, но и стыдливость вместе с самоуважением. С мамы стало бы отходить Брента веником, если бы только такой скандал не был бы позором на всю улицу.
— У нас груши растут, — сказала Ольша вместо этого. — Наше предместье Садовое, потому что здесь грушевые сады, и ещё консервный завод, ты видел наверное груши в сиропе? Это отсюда, такие только у нас делают, это местный рецепт. А скоро будет фестиваль, когда открывают сидры, их свозят на площадь в огромных бочках. Это шестые выходные зимы. Ты… ты приезжай. Я тебе расскажу, у кого какой сидр, и покажу дерево желаний и холм с видами. Ладно?
Брент улыбался. И провёл ласково пальцами по щеке:
— Береги себя.
Часть шестая. Горизонт
Глава 1
Несколько минут Ольша так и стояла у колодца, до боли вцепившись пальцами в ворот. Сперва следила за тем, как удаляется знакомая спина: до последней чёрточки вросший с память размашистый шаг, чуть ссутуленные широкие плечи, светлая кудрявая макушка. Потом просто слепо смотрела в пустоту, будто ждала, что с неба обвалится театральная штора, и в этом странном спектакле объявят антракт.
Но нужно ведь думать о будущем, верно? О будущем, о приличиях, о том, как жить теперь эту странную жизнь. И Ольша запрокинула голову в хмурое зимнее небо так, чтобы непролившиеся слёзы закатились обратно, и поковыляла к воротам.
На эту сотню шагов она впервые за недели показалась себе искалеченной. Сломанной куколкой, которую кое-как подлатали обратно, но всё равно безнадёжно неправильной и чужой в этом сказочном королевстве.
Предместье Садовое — крошечный городок, всё равно что слепленный из двух половин. Чуть ниже по холмам и ближе к заводу выстроились кирпичные кварталы из трёх- и четырёхэтажных домов, где жили в основном работники садов и завода и их близкие. Выше располагались частные дома и участки. Здесь селились семьи более обеспеченные: либо те, кто сумел сделать карьеру в Садовом, вроде главного инженера конвейерной цепочки Туба Чемрия, ведущего агронома Лудрета Одокия или медички Тотолы Пьямли, которая владела местной клиникой, либо те, кто стремился растить детей вне шума больших городов.
Ольшина семья была как раз из последних. Сама Ольша родилась в столице, но ничего об этом не помнила: ей не было и двух лет, когда отец занял более серьёзную должность, а семья переехала в респектабельное Садовое. Мама часто повторяла, как важно вовремя выбиться в люди, чтобы дети вращались в приличном обществе, ходили в порядочную школу и росли среди таких же успешных семей. Наверное, маме в этом вопросе можно было верить: её детство прошло в бараке с выпивающими родителями, и брак с молодым, но подающим надежды штабным был для неё билетом из нищеты.
Жизнь в Садовом была воплощением её мечты о счастье. Дороги, выложенные цветастой брусчаткой, ухоженные и начисто выметенные, расходились от площади веером. Красивые фонари. Невысокие кованые заборы, аккуратные ворота, никаких трухлявых досок, никаких сплошных полотен, потому что от таких соседей нет нужды отгораживаться и скрываться. Живые изгороди, зелёные даже зимой, разбитые здесь и там клумбы, качели, целая деревянная крепость, которую возвели между участками для окрестной ребятни, — сейчас там галдели дети. Аккуратные дома, сдержанные и дышащие достатком. Палисадники, будто соревнующиеся друг с другом в красоте и изяществе придумки.
Ольша не была дома четыре года. За это время случилось великое множество вещей: вспыхнули стачки в Янсе, румский посол застрелился в Парадном дворце, международный скандал, угроза то ли революции, то ли войны; пала Непроницаемая Стена, и тангские фугасы прокатились по марской земле, объявили мобилизацию, враг едва не взял Воложу, война стала вдруг из вялой и «где-то там» горячей и дышащей в затылок; захлебнулось контр-наступление, Увеж сожгли дотла, у столичного храма Благого стояли всенощную о карающем небе, а тангских министров расстреляли прямо на главной площади Кальпетина. В жизни Ольши были курсовая о сопряжённых стихийных узлах, а потом — военная учебка, кровь, дым, въевшийся в тело запах горелого мяса, Лек, ранение, госпиталь в Фарко, немая земля городского парка, штурм, контузия, плен, бред, насилие, дорога, контракт… любовь.
В эти четыре года могла бы поместиться целая жизнь, и ей не было бы в них тесно. Огромные, отъевшиеся на горе и надежде годы, они могли бы перевернуть всё что угодно, превратить белое в чёрное, а чёрное в кислое, а кислое — во вдохновляющее.
Они могли бы, да. Но сочли за лучшее пройти мимо Садового, потому что в Садовом совершенно ничего не изменилось.
Ольша видела шрамы войны и в богатой Воложе, и в мелких посёлках на пути. Разрушения, памятные таблички, опустевшие дома, люди в военной форме, калеки и пустые взгляды. Ничего этого не было в Садовом. В Садовом только соседи напротив перекрасили крышу из зелёной в тёмно-зелёную.
Нужно думать, это решение обсуждали здесь не меньше недели.
Ольша — в своей потасканной одежде, с холщовым вещмешком и неженственной стрижкой — чувствовала себя вырезанной из одной картинки и зачем-то наклеенной на совсем другую. И тётя Ронда, заклятая мамина подруга, у которой всегда ярче цвели розы, зато не удавался кремовый пирог, не узнала в Ольше Ольшу и смотрела на неё сейчас со своей веранды с подозрением, явно собираясь то ли гнать вон, то ли бежать в полицию.
Ольша помахала ей рукой и улыбнулась. Тётя Ронда поперхнулась ядом и закашлялась, а Ольша привычно просунула руку через прутья калитки, подцепила крюк засова и толкнула калитку.
Может быть, хотя бы дом заметил прошедшие годы? Взгляд обшаривал палисадник, цепляясь то за незнакомую кошку, то за новые водосточные трубы, то за выкрашенную в голубой скамейку, которая когда-то была белой. Дверь всё та же, и бронзовая колотушка в виде когтистой лапы тоже, а в окнах гостиной пудрово-розовые новые шторы.
Постучать Ольша не успела. Дверь распахнулась, и мама со всхлипом притянула её к себе:
— Дорогая моя!..
Глава 2
— Мы молились о тебе бесконечно. Я просила Благого…
Молиться об Ольше нужно было бы стихиям, а не Благому: с того дня, как проснулась сила, ольшина судьба была в их воле. Но маме