На полке для обуви — сплошь незнакомые туфли. Мама торопливо вручила Ольше новые тапочки и причитала всё то время, что Ольша сматывала портянки и переодевалась в носки. В какой-то момент она, видимо, повысила голос, потому что наверху заплакал ребёнок.
— Это малышка Люна, — шёпотом и беспрерывно улыбаясь, сказала мама. — Я знала, что будет девочка! Альминочка очень хорошо родила, здорового ребёночка, и она такая красавица!
У Ольши немного звенело в голове. По лестнице они поднимались тихонько, мама по привычке кивала то на ванную комнату, то на шкаф с полотенцами. К счастью, отведённая Ольше комната была по диагонали от молодых родителей. Рядом для малышки Люны уже устраивали детскую, и мама коротко показала деревянную лошадку и нарисованное на стене дерево.
Гостевая комната когда-то принадлежала Мирису, старшему из детей Скади, и на полке здесь стоял деревянный парусник.
— Мы скоро будем ужинать. Ты захочешь, наверное, освежиться и переодеться с дороги? Или ты теперь и дома станешь… всё-таки штаны, для девушки…
— У меня нет другой одежды.
— О.
Ничего из ольшиных платьев в доме не сохранилось, но мама разорила собственный гардероб и принесла целую охапку плечиков на выбор. Когда-то они были одного роста и телосложения, и мама, молодясь, гордилась: мы с тобой как сестрёнки. С тех пор мама немного поправилась, а ещё занялась танцами: она статно держала спину, и в движениях тонких рук появились элегантность и изящество. Ольша же ссутулилась и высохла, и даже брентова щедрость в питании для подчинённых не успела это исправить.
Мамино шерстяное платье висело на Ольше, как на вешалке. Фиолеотово-красное, оно казалось ярким цветком, над которым бледным пятном колыхалось ольшино лицо.
— Цвет не твой, конечно, — вздохнула мама. — Нужно будет заглянуть в лавку и ателье, я уточню у Ясо, какую сумму…
Мама щебетала, а Ольша мялась, не понимая, что делать дальше. К счастью, это не длилось долго.
— Левена, извините, вы не могли бы…
Голос был незнакомый. Женский, очень высокий и чуть дрожащий, — наверное, это и была Альмина, молодая жена Квента. Мама извинилась и поспешила к ней.
Ребёнок больше не плакал. Может быть, он просто устал чувствовать себя плохо и сделал вид, что внутри у него не осталось никаких чувств.
До ужина Ольша успела перестирать всю свою одежду и подремать в кресле под недовольное ворчание желудка. Потом по дому расплылся аппетитный запах картофельной запеканки, и Ольша, разгладив платье и подтянув носки повыше, спустилась на кухню.
— Рыбонька! — жизнерадостно прогудел Квент, обнял её и ненадолго оторвал от пола. — Ты как?
— Хорошо…
— Жена моя, видела какая? Альмина — Ольша, Ольша — Альмина.
Брат немного раздался вширь и отпустил усы, которые не слишком ему шли. Он отодвинул для супруги стул; Альмина была — всё равно что видение королевичны, белокожая и белокурая, очаровательная, как фарфоровая куколка, и глаза голубые. На щеках нежные малиновые румяна, ресницы аккуратно подкрашены, платье в цветок с кружевами по манжетам.
— Альмина преподаёт литературу, — хвастался Квент, привычно начиная есть хлеб раньше, чем все собрались за столом. — Она закончила педагогическое училище и приехала в нашу школу. А Ольша военная огневичка, да, Ольша?
Ольша кивнула. Мама поставила в центр стола противень и скорбно вздохнула на жующего Квента. Короткая молитва, и мама самолично распределила запеканку по тарелкам.
Разговор за ужином обычно начинали мужчины, но Квент картинно жевал хлеб и закатывал глаза на мамины попытки призвать его к порядку. Молчание разбила Альмина, которая робко поинтересовалась у гостьи:
— А чем именно вы занимались?
Это был чрезвычайно глупый вопрос. Чем занимаются огневички на войне? Наверное, зажигают походные костры, пускают фейерверки и следят, чтобы никто ненароком не замёрз. Интересно, если ответить честно — «убивала людей», — у неё пропадёт молоко?
— Сколько тебе лет? — спросила Ольша вместо этого.
— Девятнадцать, — светло улыбнулась Альмина.
— Никто не воевал из родни?
— Так у меня только мама…
— Ясно.
Квент крякнул и поощрительно сжал ладонь жены.
— А ты-то как, рыбка? Куда служить дальше?
— Я уволилась. Имею право, Устав даёт такую возможность освобождённым из военного плена вне зависимости от условий призыва, даже если уровень обязывал к службе. Считается, что пребывание в плену наносит тяжёлые травмы телесному и душевному здоровью.
Квент нахмурился, а мама не выдержала:
— Давайте не будем за столом о таких вещах?
Ольша кивнула. Увы, но никаких других вещей у неё не было, и в разговоре за ужином — Квент пересказывал какие-то бухгалтерские истории с работы, — участвовала мало.
Вечер тянулся и тянулся, мучительный, как тангские пытки. Запеканка была хороша, но кусок в горло не лез, и Ольша вяло щипала хлеб, обильно заливая его компотом. Мама смотрела на неё обеспокоенно, но Ольша каждый раз растягивала губы в улыбке.
Увы, избавиться от неё было не так просто. Ольша стелила бельё в гостевой, когда скрипнула дверь, и мама присела рядом.
— Посекретничаем?
— О чём?
— О чём захочешь, — легко сказала она. Взялась за щётку, притянула к себе дочь за руку и принялась расчёсывать ольшины волосы. — Мы столько не виделись, дорогая. Тебе, наверное, хочется о чём-нибудь рассказать?
Ольша кивнула через силу. Её спокойствие и душевное здоровье, в которых она почти не сомневалась в Воложе, дали мучительную, болезненную трещину. Хотелось не рассказывать, нет, — хотелось кричать, так, чтобы у всех вокруг полилась из ушей кровь.
Ольша выдохнула тепло, обнимая им себя и так успокаиваясь. Мама поджала губы. Конечно, это ведь тоже неприлично, дурная привычка, от которой нужно будет избавиться, чтобы стать частью общества.
Что ей рассказывать, что? Как горит земля и кричат умирающие? Как пахнет полевой госпиталь и каково писать родне своего мужчины, где искать его могилу? Как пустой воздух давит лёгкие, как на холоде выдох становится паром, как в пустоте кажутся вещи, которых нет на самом деле? Как болит сердце, в конце концов? Так чего ему болеть, ты же даже не невеста. Альмине девятнадцать, и у неё уже ребёночек. А тебе в конце зимы стукнет двадцать пять.
— Устала очень. Давай завтра, мам, ладно?
Глава 3
Ни завтра, ни послезавтра «посекретничать» не получилось. Когда-то — ещё до