А больше здесь никто и не живёт, кроме толпы пёстрых куриц и нескольких коз. Громадина крепости стоит пустой, готовая при большой беде принять в себя жителей всех окрестных поселений, а пока скучая и балуясь эхом.
— Дядька Руфуш, — это старший сын по имени Тауш, тёмноволосый крупный мужик. Он говорит уважительно и даже чуть кланяется, а к воеводе поворачивается всем телом. — Надо бы ведьму к огню проводить?
— Да гнать её надо, — басовито возмущается его брат, тоже высокий, но худосочный Вишко. — На кой нам девка? Да, дядька Руфуш?
— Ты дурной, кто ж ведьму по косам меряет?
— Дядька Руфуш правильно сказал про мужиков…
— Да не про мужиков! Дядька Руфуш!
Так они тараторят, друг друга перебивая, пока их жёны о чём-то шепчутся и хихикают. А потом одна, русая Бранка с косой, уложенной вокруг головы, хлопает воеводу по плечу и шепчет ему что-то ласково. Тот улыбается и говорит мне:
— Идём на башню.
Тауш надувается, как индюк, а Вишко шутливо толкает его в плечо:
— Умник!
Бранка берёт Тауша локоток, и так мы все вместе, разве что без толпы детей, идём через весь двор к низкому проёму слева от главных дверей. Во дворе здорово нагажено, через грязь перекинуты сучковатые доски, но ставни в домах крепкие, а колодец и вовсе ладный, камнем обёрнутый.
За дверью оказывается лестница, крутая и с резкими поворотами. Свет в башню попадает только через узкие оконца, пару раз я спотыкаюсь и жалею, что не оставила вещи внизу. Всего приходится подняться на добрый десяток пролётов, а наверху обнаруживается продуваемая всеми ветрами квадратная площадка.
В центре стоит большая медная чаша, и ней горит чарованный огонь, блёклый и слабенький. Люди ведут носами, чуют скошенную траву и украдкой вздыхают.
— Там, — воевода машет ладонью куда-то к Бору, а затем и в другую сторону, — и вон там другие крепости. В ясную погоду ведуны свои огни видят, это значит, всё в порядке. Ты видишь?
Я прищуриваюсь:
— За Бором вижу, — там мелькает золочёная искорка, — а в той стороне… где поточнее?
Я вглядываюсь, но так и не могу разглядеть. Чигирь щипает меня в ухо, намекая, что я могла бы и соврать, но врать мне не хочется: вдруг и правда там случилось чего?
— Не вижу, — признаюсь я.
— И правильно, — грохочет Руфуш. — Нет там никакой башни, здесь в округе только одна! Вся погань с той стороны к нам ползёт, тьфу. Но ты не боись, девка, места тут так-то спокойные. Разжигай посильнее, да и пойдём отсюда.
Я киваю. Усилить огонь — это много проще, чем зажечь свой из ничего. Вот, выходит, зачем ведун в крепости: чтобы нечисть, если появится, первым делом сюда шла, а не к поселениям, и чтобы где-то там, вдали, другой ведун наш огонь видел.
Я сосредотачиваюсь, свожу брови на переносице, и пламя покорно поднимается выше и сияет ярче. Люди не могут этого видеть, только пахнет травой и влажностью, а порыв ветра лохматит Руфушу бороду.
И только тогда воевода кивает и оглашает на всю округу:
— Добро пожаловать в Синеборку.
✾ ✾ ✾
— Вот ещё ложечку, — воркует Жегода и выбирает большой деревянной ложкой кашу со дна миски, где собралась жирная белая подлива. — И ещё…
— Отвали уже, старая…
— Доешь хоть половину, так и отвалю. Ну? Ты же любишь с грибами!
От грибов, честно говоря, в каше одно только слово и немножко запах: перловая крупа разварена в свином жиру, сдобрена сметаной и щедро посыпана сверху укропом с подоконника, а грибы если и были в горшке, то мне их не досталось. Но я, впрочем, не в обиде. Кормят в Синеборке досыта, в местных погребах и разносолы, и вяленое, и сушёное, и всякое другое, одних тыкв шеренга в весь коридор длиной. Я столуюсь вместе со всей семьёй, и за несколько месяцев в крепости уже почти с ними сроднилась.
Хозяйством все занимаются сообща, и оттого дух над Синеборкой всегда витает добрый и дружеский. Как в любом доме, бывают здесь и ссоры, и свои сложности, но легко видеть и то, какими влюблёнными глазами смотрит Бранка на Тауша, и то, как Вишко со своей Дарицы пылинки сдувает, и как братья понемногу собачатся между собой, но дядьку Руфуша уважают вне всякой меры и во всём к нему прислушиваются. Припасами и складом ведает Жегода и правит ими железной рукой: всё у неё посчитано и взвешено, всё по порядку разложено, всё поделено на запасы для возможной осады и пищу на каждый день.
У каждого в крепости своя работа. Руфуш учит детвору и местных военному делу, Тауш объезжает округу, высматривая лихих людей или следы нечисти, учёный грамоте Вишко то считает, то пишет, Лесана ткани перетряхивает, дети смотрят коз и кур, ну и так далее. Моя работа несложная: я лишь дважды в день подкармливаю силами огонь на башне, не давая ему потухнуть, да принимаю страждущих.
Их не слишком-то много. Чигирь ругается, что мне практиковаться надо, руку набить, учиться. Но учимся мы с ним вдвоём вечерами, когда я запираюсь в комнатке, а люди в крепость приходят с совсем простыми бедами: лёгкие болячки, корявый сглаз и прочая ерунда.
Ещё я лечу членов семьи, но бывает это редко. А ещё реже к крепости подходит-таки нечисть. За всё время я только и столкнулась, что с шалостями водяницы и одной хилой юдой, которая от первого же заговора напугалась и сбежала прочь.
Зато Чигирь заставляет меня бегать и лазать по заборам вместе с мальчишками: мол, мечом махать у меня вряд ли выйдет, но сильному телу и с серебряной спицей обращаться легче. Я бурчу на него, но занимаюсь. Если меня и научил чему кладбищенский упырь, так это тому, что ведьме хорошо бы быть быстрой и ловкой. Силы силами, а иногда нет ничего лучше, чем врезать по нечисти со всей дури.
Снег здесь как выпал, так и остался лежать: у местной зимы не забалуешь. Река совсем встала, и вместо лодок вдоль столбов теперь скользят смешные плетёные волокуши. Миновал и излом зимы, по льду тёмными пятнами рассыпались следы речных лошадок, один местный дурак погнался за ними и утоп, а больше как не происходило ничего толком, так и не происходит.
— Это