А вот дальше происходит важная эволюция. Практически одновременно — в 1888 году — появляются два текста, ознаменовавших новый этап в развитии страшного рассказа. В Англии это «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона, а во Франции — загадочная повесть Мопассана, которая называется «Орля». «Орля» — на мой взгляд, лучшее произведение Мопассана, высший художественный пилотаж. Любопытно, что тема любви, которой он прославился, там отсутствует вовсе. Я говорил уже о центростремительном развитии триллера, и вот в этих двух сочинениях человек проваливается в себя, в себе обнаруживает главный источник ужаса. Он оказывается не властен над собственной душой. В общем, это открытие, сопоставимое с появлением психологического романа. Кто-нибудь помнит, когда он зародился?
— Веке в восемнадцатом? «Опасные связи»?
— Ну, раньше, конечно. Первым психологическим романом считается «Принцесса Клевская», традиционно приписываемая мадам де Лафайет, — это 1678 год; первый признанный шедевр этого жанра — «Манон Леско» аббата Прево, 1731, до сих пор едва ли не самая обаятельная героиня. Главный конфликт этого романа — о чем вы, вероятно, не задумывались, потому что, сужу по себе, не задумывался я, — способность и даже стремление человека поступать вопреки собственной выгоде или собственному чувству. Человек понимает, что страсть его погубит, и не может ей противостоять; человек понимает, что предрассудок его ошибочен, — как мания чистоты, диктат добродетели в «Принцессе Клевской», когда героиня попросту губит себя и влюбленного в нее человека, но не может преодолеть этого предрассудка — именно потому, что рассудок перед ним бессилен. Способность человека действовать вопреки себе и вопреки логике собственной судьбы как раз и становится пружиной действия психологической прозы; так вот, психологический триллер строится на теме раздвоения личности, на теме одержимости неконтролируемыми желаниями, которые в пределе доводят героя до гибели. Попытки объективировать, вытеснить, назвать отдельным именем эту личность становятся главной темой триллера XX века. Мы постоянно это встречаем в собственно писательских судьбах: у Мопассана был страшный двойник Подофил — не путать с педофилом, так он называл свое злое внутреннее я; Глеб Иванович Успенский делил себя на Глеба и Ивановича и объяснял врачу — это был острый алкогольный психоз, — что набедокурил Иванович, а Глеб ни при чем. Не то чтобы эта болезнь появилась в конце XIX века — в это время она была осознана; герой литературы XX столетия чаще всего делает не то, что хочет, и если у него хватает воображения — он пытается эту внутреннюю личность объективировать. Доктор Джекил называет свое злое «я» Хайдом, то есть сокрытым, спрятанным, хотя и пишется он иначе; скрытое «я» героя Мопассана зовут Орля, он не знает, откуда взялось это имя — сам этот страшный двойник его нашептал; один из самых жутких моментов в повести — когда это имя проступает в сознании героя, как бы доносится — не из далека, а из глубины.
Ужасно, когда твои враги — твои домашние, это одно из самых страшных высказываний Христа (Мф 10:36). Но еще ужаснее, когда твой враг живет внутри тебя. Обратите внимание на великую догадку Стивенсона, на грандиозный сюжетный ход: Джекил и Хайд отличаются не только психологически. Между ними существует страшное внешнее различие. Джекил высокого роста, красавец, Хайд — маленький, уродливый. (Любопытный ход: крошка Цахес мог быть чьим-нибудь сбежавшим Хайдом.) Штаны Джекила длинны Хайду, он в них тонет. Джекил — шатен, а Хайд — белобрысый. И у него белые от ярости глаза. Вот этот маленький белый белобрысый Хайд мог бы нам подсказать великолепную повесть о том, как великана Ельцина сменил карлик Путин. Подсказываю всем идею триллера «Новый Джекил» — когда в кабинете Ельцина вдруг вместо него обнаружили Путина. Он выпустил свое зло, это был его единственный способ спастись от смерти, он был тяжело болен, и он объективировал его. Красивая идея, правда? Тайная история доктора Ельцина и мистера Путина будет супер-мега-бестселлером, потому что Путин делает все то, что по партийной своей природе мечтал сделать Ельцин — просто он сдерживался, а тут выпустил этого свирепого карлика. Проблема в том, что всякий Джекил в какой-то момент перестает контролировать Хайда. Хайд начинает вылезать непрогнозируемо, непредсказуемо, помимо воли героя. Кстати говоря, советский триллер тоже можно построить на идее несменяемости власти, потому что Кремль — тоже замок и символ упадка, заговоренное, заколдованное место, в котором обитают страшные призраки прошлого и лежит мумия. Призрак коммунизма — какой мощный готический образ! «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса — поистине неисчерпаемый источник ужаса.
В плане характерных триллерных эмоций особенно значимо то, что Хайд счастлив. Самый момент извлечения Хайда — всегда оргазм. Джекил как бы эякулирует Хайдом. Это всегда очень приятно, эйфорично. И отсюда та эйфория, которую испытывают путинисты, военкоры, телеведущие, все идеологи войны. Мир захватили Хайды, Цахесы — где в это время находятся Джекилы, вопрос отдельный...
— Уехали.
— Тоже хороший ход, воспользуйтесь, напишите.
— Но если в советском так много страшного, почему советский триллер был не развит?
— Понимаете, легче всего ответить, что советская империя была построена на материалистическом мировоззрении, а по-томутриллера не одобряла. Но причина глубже, потому что как