Следующий принципиальный вопрос — о жанровой специфике страшного: чем отличается триллер от саспенса? Сейчас мы переходим к ключевому понятию, а именно разделению на хоррор, саспенс и триллер: это совсем не синонимы. В понятие «триллер» включают абсолютно все подряд. Это может быть примитивный ужастик с монстрами, детектив про маньяка или боевик типа «Трех дней Кондора». Я собираюсь на ночь, особенно с ребенком, посмотреть страшненький триллер, а получаю примитивную, иногда с элементами комедии, историю об ограблении банка. Меня интересует иррациональный страх, не обязательно supernatural — я вам без всякого элемента сверхъестественного, как в фильме «Февраль» (Blackcoats Daughter, 2015), сниму страшно. Например, камера долго поднимается по голому дереву среди пустого поля в страшную ночь. Сама природа в это время нам говорит «ахти, как ужасно». Не могу не процитировать вам с детства любимый пейзаж из « Отверженных »:
Горизонт был совершенно черен — и не только из-за ночного мрака: темноту сгущали очень низкие облака, которые, казалось, прилегали к самому холму и, поднимаясь кверху, заволакивали все небо. Но так как вскоре должна была взойти луна, а в зените еще реяли отблески сумеречного света, эти облака образовали в высоте нечто вроде белесоватого свода, отбрасывавшего на землю бледный отсвет.
Земля поэтому была освещена ярче, чем небо, что всегда производит особенно зловещее впечатление, и однообразные, унылые очертания холма мутным сизым пятном вырисовывались на темном горизонте. Все вместе создавало впечатление чего-то отвратительного, убогого, угрюмого, давящего. На все поле и на весь холм — только одно уродливое дерево, которое, качаясь и вздрагивая под ветром, стояло в нескольких шагах от путника.
...это небо и этот холм, эта равнина и это дерево дышали такой безотрадной тоской, что после минуты неподвижного созерцания он внезапно повернул назад. Бывают мгновенья, когда сама природа кажется враждебной.
Это ключевые слова — «сама природа кажется враждебной»; для понятия «триллер» они — главная характеристика внешнего мира. Если этого нет, нет и триллера.
Рассмотрим два основных термина — хоррор и саспенс. Что такое хоррор?
— В буквальном переводе — ужас.
— Да, но что нас ужасает?
— Лично меня — напоминание о животной природе человека.
— Молодец. Ужас в триллере — жестокой и, более того, визуальной природы. Это ужас постижимый, по Маяковскому — весомый, грубый, зримый. Хоррор показывает нам то, что нас ужасает, но далеко не то, что нас пугает. Вы видели «Легенду о динозавре» (1977)? Где там страшно — до появления динозавра или после?
— До появления динозавра.
— Конечно, до. Это, в общем, трэшевая, недорогая картина. Динозавр сделан по грубым технологиям, на крупных планах он отчетливо резиновый. Тогда ужас исчезает. Ужас там, где он проявляется незримо, где он откусывает полдевушки. Или где он начинает булькать в озере. Страшно, пока мы не видим. Точно так же Jaws — «Челюсти» Спилберга (1975) - Страшно, пока мы не видим акулу, а видим что? Панику. Откушенную руку. Вот в этом и заключается принципиальное различие между хоррором и саспенсом. Как переводится «саспенс»?
— Подозрение.
— Совершенно верно. Пока мы не видим страшного, пока мы подозреваем его наличие в мире, пока у нас неподтвержденное и в хорошем триллере часто обманываемое чувство надвигающегося ужаса — мы испытываем высший страх. Это и есть готическое мироощущение, и именно по этой логике читать страшнее, чем смотреть. Визуализация иногда убийственна для саспенса. Именно поэтому чтение «Странной истории доктора Джекила и мистера Хайда» не сравнится ни с какой экранизацией, а повесть Мопассана «Орля» вообще нельзя экранизировать. Как вы сможете визуализировать то, чего нет? Мы даже не знаем, что такое Орля. Более того, мы не знаем, почему он Орля.
Но вот вопрос: что, собственно, мы ожидаем с тревогой, когда смотрим саспенс? Какое подозрение лежит в основе жанра? Мы подозреваем, что мир враждебен, нерационален и в нас не нуждается; это еще в лучшем случае, а в худшем он нас просто вытесняет. В основе готического мировоззрения лежит догадка о том, что мир не устремлен ко благу, более того — что мир лежит во зле, а поскольку главный вопрос всякого искусства, всякого литературного направления есть вопрос о человеке и о природе человека, готика дает нам на это самый тревожный, самый негативный ответ. Готика говорит нам, что человек либо ошибка природы, как пишет Леонид Леонов в готическом романе «Пирамида», либо несовершенный проект — страшная кукла Бога, как показывает Гофман в «Песочном человеке». Отсюда страшный сюжет об ожившей кукле, очень частый, начиная с истории о сотворении мира. Между прочим, « Буратино » — тоже триллер. Там тоже осмысливается природа человеческого, которая далеко не так хороша, как хотелось бы Просвещению. Просвещение ведь из чего исходит? Человек устремлен к добру, дайте ему нормальные условия, и он покажет свой максимум. Дали. Какой максимум он показал? Его любимым развлечением оказалось смотреть на публичные казни Гревской площади.
В основе готического мировоззрения лежит догадка о том, что жизнь человека — это светлое поле между двумя темными безднами, что до рождения и после рождения нас ожидает ад. Никакого рая для человека нет, потому что мир в целом — это пространство страшного демиурга, у которого нет никаких человеческих качеств. Приписывать Господу мораль, приписывать ему даже простое любопытство к человеку — непозволительный оптимизм. Мир — это место пытки, камера пыток. И поэтому лучший автобиографический рассказ Юрия Трифонова — малоизвестный, к сожалению, называется «Недолгое пребывание в камере пыток». Это ответ автора на вопрос, что такое жизнь. Трифонов вообще классик советской готики.
Мы понимаем, что в основе саспенса таится подозрение, владеющее всеми нами, — о том, что мы здесь не нужны, нас здесь не ждут