Всю мою жизнь небо над моей головой было затянуто смогом, и я слушала даже красивые звуки на фоне уличного движения и людей. Но здесь ничего нет. Только мы.
Несмотря на то, что эта мысль абсолютно опустошает меня, я не могу побороть душераздирающее осознание всего, что я упускала. Закрывая глаза, я делаю еще один глубокий вдох, пока этот интенсивный свежий аромат наполняет мои чувства.
— Я не знаю. — Я отвечаю ему честно, опуская свою настоящую мысль; что если это последнее, что я вижу, то, по крайней мере, оно красиво.
Я поворачиваюсь к нему, поскольку замешательство затуманивает мой разум. Лунный свет, отражающийся от его резких черт и властной фигуры, делает его похожим на привидение, но прямо сейчас тому ужасу, который он вызывает, нет места в моем сознании, чтобы укорениться.
— Мы можем немного побыть здесь? — Я обхватываю себя руками, когда ветерок пробегает по деревьям, заставляя меня еще раз глубоко вдохнуть этот успокаивающий аромат.
Я вздрагиваю, когда его рука скользит по моему бицепсу, увлекая меня обратно в хижину. Когда я следую за ним, мои плечи опускаются от разочарования. Конечно, он не позволит мне просто остаться здесь. Какого черта я ожидала? Это не отпуск, это похищение.
Когда мы поднимаемся по лестнице, я опускаю голову, прежде чем войти внутрь, но он останавливает меня. Не говоря ни слова, он подталкивает меня к деревянной скамейке-качелям, и позволяет идти. Я нерешительно сажусь, когда он заходит внутрь. Инстинктивное желание убежать сотрясает меня, но я отметаю это. Я едва вижу на фут перед собой, так что, если собираюсь бежать ночью, мне, вероятно, сначала нужно будет найти фонарик.
Я сижу на краешке сиденья, размышляя, стоит ли рисковать, когда он выходит. Прищурившись, я смотрю на него, пытаясь привыкнуть к темноте, пока он садится рядом со мной. Он набрасывает на нас обоих тяжелое стеганое одеяло, прежде чем закинуть руку на спинку скамейки. После минутного молчания я откидываюсь на спинку скамейки и натягиваю одеяло на плечи, пока мы вглядываемся в темноту.
Я поднимаю ноги и сажусь по-турецки, чтобы согреть ступни, стараясь даже не касаться его коленом. Нахождение так близко к нему все еще заставляет меня дрожать, но спокойная красота пространства вокруг меня все больше прогоняет этот страх прочь. Изумленный вдох снова очищает мои легкие, когда в ночи раздается волчий вой. Он так близко от нас, что я вглядываюсь в деревья в поисках его, хотя ничего не вижу.
— Вау, — случайно выдыхаю я, и его глубокий смешок заставляет меня хмуро посмотреть на него. Я быстро отвожу от него взгляд, когда понимаю, что он снова смотрит прямо на меня. Может быть, если я достаточно сильно сосредоточусь на лесе за поляной, он на мгновение исчезнет.
Верхушки огромных деревьев раскачиваются на ветру, пока я с благоговением вглядываюсь в звездную ночь. Я откидываюсь еще дальше назад и только тогда понимаю, что теперь его рука обнимает меня. Когда я смотрю вниз на его длинные, побитые пальцы, лежащие на моем бицепсе, я ругаю себя за то, что позволила этому случиться.
Я чувствую себя идиоткой из-за того, что ослабила свою защиту. Я все еще ошеломлена, но должна признать, что не испытываю ненависти к этому моменту. Моя жизнь, должно быть, запутала меня сильнее, чем я думала. Но когда я пытаюсь удержать свой страх, он проходит сквозь мои пальцы, как ветер вокруг нас. Я ничего не могу сделать, чтобы изменить эту ситуацию прямо сейчас или победить его, поэтому плыть по течению — мой единственный вариант на данный момент.
Мы сидим в тишине, пока я теряюсь в тихой темноте вокруг нас, а он продолжает смотреть на меня, его взгляд давит на меня тяжелее, чем это одеяло, но, по крайней мере, он согревает меня. Мои глаза и мышцы начинают погружаться в сон, когда он укачивает нас, отталкиваясь ногами, но я не готова возвращаться в дом. От моего сна у меня болят виски, как будто я чего-то не понимаю. Я просто хочу позволить лунному свету смыть все, что происходит.
Я хочу всего
Николай
Мы оставили непреодалимое позади. Территория, на которой мы находимся, для меня неизведана. У меня есть еще так много вопросов к ней. Я хочу ответить на ее вопросы, но сначала должен придумать, как утешить ее, несмотря на суровую правду ее реальности. Надеюсь, я смогу научиться позволять своему молчанию делать это сейчас.
Она пытается понять меня, и я делаю то же самое с ней. Она — самое сбивающее с толку существо, с которым я когда-либо сталкивался. Я видел, как кто-то съеживается, и понимал, что они напуганы. Я видел, как многие люди плачут, и иногда это тоже страх, или печаль, или безнадежность. Я не идиот, но просто раньше этого никогда не замечал.
Когда я был моложе, руководители, которые обучали нас в Агентстве, заставляли нас висеть на металлической перекладине над бассейном, наполненным ледяной водой. Они пытались научить нас, как подтолкнуть наши тела к преодолению точки истощения и боли. Если мы падали в ледяной бассейн, нам приходилось карабкаться обратно и снова пытаться удержаться.
Впервые я сделал это, когда мне было пять, и именно тогда я начал замечать разницу между мной и другими детьми. Они плакали и тряслись от усилий, которые требовались, чтобы удержаться, но все они подбадривали друг друга. Мне было все равно, упадут ли они, замерзнут, потеряют ногу или будут плакать и их побьют.
Я несколько раз падал, но понимал, что от этого только труднее держаться за перекладину, поэтому старался не обращать внимания на боль, когда моя кожа примерзала к этой самой перекладине. Я пытался быть таким же поддерживающим, как они, но они не поняли, когда я сказал им "закрыть" свои тела. Мои конечности кричали от боли, но на самом деле это не влияло на меня.
Однако, когда я вижу, как Ана плачет, боль, которую я чувствую, меркнет по сравнению с той тренировкой. Я мог держаться за ту перекладину, пока все мое тело не деревенело, но я едва могу держаться за свой разум, когда ей больно.
Я боюсь, что не смогу видеть, как другой человек плачет, и сохранять свое безразличие. Сначала мне было любопытно, почему то, что она делала, повлияло на меня, но действительно ли она изменила меня до неузнаваемости?