Хамильтон молчал.
— Прости, что позвонила, Хамильтон. Я больше не буду этого делать.
— Позволь мне внести ясность, детка, — зловещим тоном произнес Хамильтон. — Ты мне не нравишься. Я едва ли даже хотел тебя. И просто использовал тебя, маленькая роза. Теперь от тебя остался только стебель, а шипы мне ни к чему. Но, эй, — добавил он, когда я чуть не рухнула от боли, — спасибо за киску. Было весело, пока это продолжалось.
— Ты отвратителен, — рявкнула я, и эта вспышка удивила меня. — Тогда позволь и мне внести ясность, Хамильтон. Ты причинил мне боль. И должен сейчас унижаться и умолять меня о прощении. Тебе повезло, что я вообще позвонила, ублюдок!
— Тогда зачем ты позвонила, хмм?
У меня перехватило горло.
— Я... я не...
— Вот именно. Я не умоляю о том, чего не хочу, Лепесток, — прошептал он. Ласковое прозвище застало меня врасплох.
— До свидания, — ответила я и повесила трубку, прежде чем он успел причинить мне еще больше боли.
Мои руки дрожали от этой конфронтации. Вот почему я откладывала это. Мне не нужны были дополнительные доказательства того, что Хамильтону на меня наплевать.
— Счастлив? — спросила я Джека, прерывисто всхлипывая.
Никогда в жизни я не чувствовала себя настолько использованной.
Джек, по-видимому, ничуть не смутившись, схватил свою тарелку и прошествовал к кухонному столу.
— Ему просто больно. Он придет в себя.
— Ты что, не слышал его? — спросила я с издевкой. — Он не придет в себя. Хамильтон не хочет иметь со мной ничего общего, Джек.
Джек сел и начал ковыряться в еде.
— Он просто злится. Хамильтон не хотел этого. Будь хорошей девочкой и вытри глаза. Болезненные слова не должны причинять боль, если это ложь.
Я проигнорировала свою тарелку, недоверчиво разинув рот. Джек хотел, чтобы я продолжала пытаться? После этого?
— О, не смотри на меня так. Называй, как хочешь, Вера. Мальчик любит тебя.
— Борегары не любят, — огрызнулась я.
— Я знаю своего сына.
— Ты его совсем не знаешь, — возразила я.
— Я знаю, что мы заключили сделку. И ты будешь стараться изо всех сил, иначе я очень осложню жизнь твоей матери и тебе. Я обещал обо всем позаботиться, если ты поможешь мне с Хамильтоном. У нас обоих есть работа, и ты не сможешь выполнить свою, если будешь рыдать за моим столом. Может, тебе нужно сменить имидж…
Покачала головой и закрыла глаза, слезы снова потекли по моим щекам. Я не могла в это поверить. Знала, что доверять Джеку было плохим решением.
— Ты заставишь меня сделать это? Даже если Хамильтон ясно дал понять, что ненавидит меня? — спросила я.
— Он тебя не ненавидит. Будь немного жестче. И ешь свой ужин, он остывает.
Не могла представить, как я смогу есть. Мой желудок скрутило в узел. Как Хамильтон мог так плохо относиться ко мне, когда именно мне было больно? Это меня предали. Ситуация с Сеинтом все еще оставалась горькой пилюлей, которую нужно было проглотить, и теперь, вдобавок ко всему, его жестокие слова звучали не репите у меня в голове.
Я все еще переваривала ситуацию с Сеинтом. Было кое-что, что не давало мне покоя, и знала, что Джек сможет мне это объяснить. Я прочистила горло, заставляя свои эмоции улечься, ради ответов.
— Могу я спросить тебя кое о чем?
— Ты можешь спрашивать все, что захочешь.
— Ты знал, что Сеинт — брат Хамильтона?
— Нет, не знал, — мгновенно ответил Джек. — Я знал, что у Хамильтона где-то есть сводный брат, но не предполагал, что преследующий нас папарацци — это он.
Джек медленно откусил кусочек, тщательно пережевывая пищу, и продолжил спокойным голосом:
— Мать Сеинта — неплохой человек. Ее зовут Габби. Она стажировалась в моем предвыборном штабе. У нас был короткий роман в момент слабости. Через пару лет после рождения Хамильтона она удачно вышла замуж, родила сына и стала жить дальше. Габби не думала о Хамильтоне. Ей было все равно. Я не пытался следить за ней, потому что это было неважно. Габби не имела значения. Она хотела сохранить все в тайне. Габби стремилась стать первопроходцем на политическом поприще. Она не хотела, чтобы информация о ее внебрачном сыне от политика стала достоянием общественности, потому что это повлияло бы на ее авторитет. Даже ее муж не знал. Когда Джозеф обратился к прессе с этой историей, это разрушило карьеру Габби еще до того, как она началась.
— Такие гребаные двойные стандарты, — пробурчала я.
— Согласен. Женщинам приходится работать в два раза больше, чтобы их воспринимали всерьез. Они назвали ее студенткой, готовой на все, чтобы добиться успеха, которая бросила своего ребенка. Я не буду притворяться, что знаю историю Сеинта, но предполагаю, что его вендетта возникла из-за того, что он наблюдал, как карьера его матери пошла по ветру. До меня дошли слухи, что Габби в итоге развелась. Поначалу я пытался помочь, но она не хотела иметь со мной ничего общего. Черт, я не видел ее уже несколько лет. Мы разрушили ее жизнь, Хамильтон и я.
— Хамильтон не просил его рожать. И это Джозеф проболтался, — возразила я. Возможно, я была чувствительна к обвинениям в существовании нежеланных детей, но мне не понравилось, как Джек это сформулировал.
— Ты права, Вера.
Я посмотрела на свои ноги.
— Ты плохой парень, Джек? — неуверенно спросила я, уже зная ответ, но мне нужно было услышать его вслух, чтобы знать наверняка.
— Да, — просто ответил он.
Внезапно потеряв аппетит, я вышла из кухни, за дверь, подальше от семьи, которая сломала меня.
3
Хамильтон
Я почти уверен, что у меня больше не было работы.
Этим утром я должен был лететь рейсом, направлявшимся на буровую, но вместо этого сел на мотоцикл и направился к дому Джека.
Учитывая, что состояние моего отца составляло 13,7 миллиарда долларов и после его смерти я унаследую половину этого состояния, казалось нелепым оплакивать потерю семидесяти тысяч в год, выполняя изнурительную работу в изоляции в океане.
Но я горевал об утрате свободы.
Это все еще того стоило. Она все еще стоила этого.
Последние девять лет своей жизни я провел на этой буровой. Старался работать в три раза усерднее, чем другие, чтобы доказать, что достоин. Не хотелось прослыть ублюдком с трастовым фондом, у которого слишком много денег, чтобы иметь хоть каплю здравого смысла. Мне было что доказывать, и со временем все стали уважать меня и мою трудовую этику. Я никогда не пропускал