Разговор продолжается далеко за полночь. Амос поворачивается к Резерфорду и говорит: “Я не понимаю, почему Эйнштейн пользуется большим общественным признанием, чем Вы. В конце концов, Вы создали ядерную модель атома, и эта модель лежит в основе всей современной физической науки. Следствия, вытекающие из этого открытия, даже более всеобъемлющи, чем из открытых Ньютоном законов тяготения. Я вполне согласен, что теория Эйнштейна верна – я не могу сказать иначе в присутствии здесь Эддингтона, – но предсказания Эйнштейна касаются таких незначительных отклонений от ньютоновской теории, что я не понимаю, из‐за чего вся шумиха” [217].
Резерфорд, глядя на Эддингтона, говорит полушутливо: “Это Вам Эйнштейн обязан своей славой”.
Легко определить день, когда Эйнштейн стал знаменитым. 7 ноября 1919 года “Таймс” опубликовала статью под такими заголовками:
революция в науке
новая теория устройства вселенной
ньютоновские принципы отвергнуты [218]
В статье сообщалось о совместном собрании Королевского общества и Королевского астрономического общества, состоявшемся накануне днем в Бёрлингтон-хаус, расположенном в лондонском квартале Мейфэр. Ученые собрались исключительно для того, чтобы выслушать доклад о результатах, полученных экспедицией Эддингтона, и обсудить их, то есть высказаться о том, подтверждают ли они теорию относительности.
На стене над головами представителей британской научной элиты висел портрет сэра Исаака Ньютона, сурово взирающего на своих коллег. Председательствовал на собрании Джозеф Томсон – открыватель электрона и президент Королевского общества. Королевский астроном Фрэнк Дайсон представил результаты экспедиции, сказав в заключение: “После тщательного изучения фотопластин я готов утверждать: не может быть никаких сомнений в том, что они доказывают истинность предсказаний Эйнштейна” [219].
Послышался ропот. Людвик Зильберштейн, польский физик, издавший в 1914 году важный учебник по теории относительности, указав на портрет Ньютона, призвал не спешить с выводами: “Уважая память этого великого человека, мы обязаны быть крайне осторожными в суждениях” [220]. Но Зильберштейна уже никто не слушал.
Томсон завершил дискуссию, выразив общее мнение собравшихся: “Со времен Ньютона это самый важный результат, касающийся теории гравитации” [221].
С той самой статьей в “Таймс” соседствовали сообщения о дискуссиях относительно трудовых законов, о ценах на уголь и побежденных немцах, а также официальное заявление короля Георга V прессе с призывом провести две минуты молчания в День перемирия, первая годовщина которого должна была отмечаться через несколько дней. Сенсационное объявление о новой теории строения Вселенной резко контрастировало с этими невеселыми новостями. Во время того ночного разговора в Тринити-колледже Резерфорд предположил, что интерес общественности возбудил еще и тот факт, что предсказание “вражеского” ученого, сделанное им во время войны, подтвердил их соотечественник.
При первом упоминании Эйнштейна в статье “Таймс” его назвали “знаменитым физиком Эйнштейном” [222]. Хотя в сообществе физиков он действительно был достаточно известен, почти никто в Британии вне этого сообщества не слышал его имени. Для широкой публики статья в газете, упоминавшая Эйнштейна, стала первой встречей с ним, и она произвела сенсацию. Но освещение события британской прессой было еще очень скромным по сравнению с шумихой, поднятой “Нью-Йорк Таймс”.
У американской газеты не было научного корреспондента в Лондоне, поэтому редакторы обратились к своему эксперту по гольфу – симпатичному Генри Краучу, который оказался в тот момент в Англии. Сперва Крауч решил, что не пойдет на собрание, но в последний момент передумал, и тут обнаружилось, что он не сможет попасть в переполненный зал. Не имеет значения, подумал он, можно просто прочесть статью в “Таймс”, кое‐что позаимствовать, кое‐что приукрасить, в конце поставить свою подпись, и дело будет сделано. Однако вечером Краучу сообщили, что “Таймс” намеревалась лишь кратко осветить заседание, решив, что смысл дискуссии все равно понять невозможно. Крауч был раздосадован, но нашел выход из ситуации. Он решил позвонить самому Эддингтону и попросить вкратце пересказать содержание дискуссии. Неудивительно, что из сказанного Эддингтоном Крауч не понял ни слова, и ему пришлось попросить изложить это более простым языком, чтобы статью смог понять обычный читатель газеты. 8 ноября он послал текст в редакцию, но так до конца и не избавился от сомнений, осмысленным ли тот получился.
затмение доказало, что гравитация меняется
Признано, что отклонение световых лучей доказывает ошибочность законов Ньютона.
событие признано эпохальным
Британский ученый называет это открытие одним из величайших достижений человечества [223].
Газета и читатели заинтересовались этим сюжетом. Хотя эпитет “эпохальный” трудно было назвать слишком скромным, редакторы решили, что Крауч преуменьшил значение события, и попросили его добавить торжественности. На следующий день Крауч отправил в “Нью-Йорк Таймс” срочную телеграмму, и на сей раз заголовки оказались такими:
в небе весь свет искривлен
Все ученые – каждый по‐своему— впечатлены результатами наблюдений затмения.
триумф теории эйнштейна
Звезды вовсе не там, где мы предполагаем, и даже не там, где они должны быть по расчетам ученых, но беспокоиться не о чем.
книга для двенадцати мудрецов
“Никто во всем мире не сможет этого понять”, – сказал Эйнштейн, когда издатели решили рискнуть напечатать его книгу [224].
Эти заголовки крайне небрежны и даже неправильно передают смысл. Звезды оказались именно там, где и должны были быть. Собственно, в том и состоял весь смысл открытия: Эйнштейн правильно определил их положение. Двенадцать мудрецов – выдумка Крауча, равно как и реплика Эйнштейна. Но в непостижимости принципа относительности заключалось его главное очарование, и эксперт по гольфу решил, что его стоит превратить в миф.
Результаты наблюдений за затмением впечатлили не всех ученых, но многие из них, безусловно, были заинтригованы новой теорией и – вольно или невольно – внесли свой вклад в создание мифа о провидческом даре Эйнштейна. После объявления результатов в Бёрлингтон-хаус, когда участники собрания начали расходиться, Зильберштейн подошел к Эддингтону.
“Полагаю, вы один из трех человек в мире, которые понимают общую теорию относительности” [225], – сказал он. Эддингтон запротестовал, но Зильберштейн не хотел и слушать.
“Не скромничайте, Эддингтон”.
“Напротив, – ответил тот, – я пытаюсь понять, кто третий!”
Мифотворцы из “Нью-Йорк Таймс” не ограничились двенадцатью мудрецами. В декабре они послали репортера в Берлин, чтобы тот взял у Эйнштейна интервью у него дома. В