В Германии пресса была более сдержанной в освещении данного события. С середины ноября стали появляться немногочисленные статьи, вполне рядовые, основанные на фактах, взятых главным образом из публикации в “Таймс”, и совсем не восторженные. Что неудивительно: страна, потерпев поражение в Первой мировой войне, была в состоянии разрухи. Эйнштейн писал Цангеру: “Здесь [в Берлине] условия жизни все время меняются, и не всегда к лучшему: повсеместная коррупция, обнищание… Тяжелые последствия поражения ощущаются сразу, а выгоды – гораздо позже, по крупицам” [227]. Зима наступила рано, и дефицитным стало все. У миллионов людей практически не было ни топлива, ни еды. Беженцы потянулись в город, число бездомных росло. Свет, газ и воду периодически отключали. Эйнштейнам, у которых была большая квартира на верхнем этаже, пришлось сдать одну из своих комнат.
Лишь через двенадцать дней после триумфального интервью в “Нью-Йорк Таймс”, 14 декабря, газета “Берлинер Иллюстрирте Цайтунг” тоже опубликовала материал, прославляющий Эйнштейна. Почти все первую полосу занимал его портрет. Аккуратно подстриженные усы, волосы темные и еще не растрепанные. Эйнштейн сфотографирован в момент раздумий: рука подпирает щеку, взгляд опущен и почти печален, он погружен в свои мысли. Под портретом подпись: “В истории человечества появилось новое светило: Альберт Эйнштейн. Его исследования в корне изменили наше восприятие мира, а открытия не уступают достижениям Коперника, Кеплера и Ньютона” [228].
Альберт отпраздновал успех, купив себе новую скрипку.
47
2апреля 1921 года Эйнштейн с Эльзой прибыли в Америку. Вместе с ними на корабле находилась делегация Всемирной сионистской организации во главе с ее президентом Хаимом Вейцманом – талантливым и успешным биохимиком, который впоследствии стал первым президентом Израиля. Именно по приглашению Вейцмана Эйнштейн отправился в это путешествие, можно даже сказать, по его настоянию. Делегация хотела собрать средства для помощи еврейским поселенцам в Палестине – в частности, для строительства Еврейского университета в Иерусалиме. Эйнштейн прекрасно понимал, что он приглашен в поездку в рекламных целях [229].
Когда пароход “Роттердам” с Эйнштейном и Вейцманом на борту пришвартовался в гавани Нью-Йорка, их уже встречала толпа репортеров. Было холодно. На Эйнштейне толстое серое пальто и фетровая шляпа, в одной руке футляр со скрипкой, в другой – трубка. Полчаса Эльза и Альберт позируют перед фотокамерами, а затем Эйнштейну устраивают пресс-конференцию, от которой он даже получает некоторое удовольствие.
“Не смогли бы вы изложить теорию относительности в одной фразе?” – спрашивает репортер.
“Всю свою жизнь я пытался изложить ее в одной книге, – отвечает Эйнштейн, – а вы хотите, чтобы я объяснил ее одной фразой!” [230]
Вейцмана спрашивают, удалось ли ему понять теорию относительности из объяснений герра профессора. “Пока мы плыли, Эйнштейн каждый день растолковывал мне свою теорию, – ответил он, – и к моменту нашего прибытия сюда я полностью убедился, что сам он ее понимает” [231].
Буксирный катер подвозит их к берегу, играет духовой оркестр, затем кортеж отправляется в многочасовую поездку по еврейским кварталам Нижнего Ист-Сайда, и наконец незадолго до полуночи, совершенно вымотанные, они прибывают в отель “Коммодор”.
На всех крупных мероприятиях Эйнштейн говорил мало. На одном из них, где присутствовало восемь тысяч человек, он произнес только три фразы: “Ваш лидер, доктор Вейцман, говорил за всех нас, и говорил хорошо. Слушайте его, и у вас все получится. Вот все, что я хотел сказать” [232]. В мэрии на официальном приеме в их честь он вообще ничего не сказал. Но если Вейцмана поприветствовали лишь вежливыми аплодисментами, то Эйнштейна подняли на руки и пронесли к машине сквозь ликующую толпу.
После трех недель в Нью-Йорке Эйнштейн и группа делегатов посетили Белый дом, где встретились с президентом Уорреном Хардингом. Когда Хардинг позировал на фотосессии с Эйнштейном, его спросили, понимает ли он теорию профессора. Президент улыбнулся и признался, что совершенно ничего в ней не понимает.
В Национальной академии наук США ежегодно устраивается собрание, где удостоенные наград ученые делают большие доклады о своих исследованиях. Так было и в 1921 году. Выступили палеонтолог и специалист по птицам Северной Америки. Принц Монако Альберт – увлеченный океанограф – рассказал о своих исследованиях, которые провел на построенных специально для этой цели яхтах. Сразу несколько специалистов по анкилостомам произнесли все более утомительные речи.
Эйнштейн наклонился к сидевшему рядом с ним голландскому дипломату и, улыбнувшись, тихо сказал: “Я только что придумал новую теорию вечности” [233].
Турне Эйнштейна продолжилось в Чикаго, Принстоне и Нью-Хейвене. За два дня, проведенных в Бостоне, он побывал на шести приемах, завтраке с бизнесменами, обеде и кошерном ужине с участием пяти сотен человек. В Хартфорде его автомобиль сопровождал кортеж из примерно сотни машин, а впереди ехали мотоциклы с полицейскими, автомобиль с духовым оркестром и еще один – с четырьмя самыми известными местными раввинами. По пути следования кортежа его приветствовали пятнадцать тысяч зрителей. Улицы, магазины, дома и машины были увешаны американскими, еврейскими [234] и – почему‐то – английскими флагами. Дети преподносили Эйнштейну цветы.
В Кливленде в день приезда Эйнштейна большинство еврейских бизнесменов отпустили своих служащих с работы раньше обычного. Когда Эйнштейн с Вейцманом вышли из поезда, их встречали тысячи горожан, которых удерживала от слишком бурного проявления чувств группа отставных еврейских ветеранов в военной форме. Кливлендский кортеж – на этот раз из двухсот автомобилей с военным оркестром впереди – проехал по городу, доставив Эйнштейна и Вейцмана в отель. Люди хватались за машину Эйнштейна и вскакивали на подножки, а полиция их отгоняла. По дороге они остановились только раз, да и то всего на десять минут: в еврейской школе для встречи с директором, учителями и двумя тысячами учеников. Позже в тот день Эйнштейн с Вейцманом присутствовали на банкете с участием шестисот гостей.
Вернувшись в Нью-Йорк в конце мая и готовясь к отъезду домой, в Европу, Эйнштейн признался своему другу Микеле Бессо, что ему приятно оказаться полезным, но эти два месяца были изнурительными: “Лишь чудом я выдержал это” [235].
48