Свое восприятие этой философии Эйнштейн выразил так: “Я не могу представить себе Бога, который награждает и наказывает своих созданий или обладает волей, подобной той, какую мы ощущаем в себе. Я также не могу и не хочу представить себе человека, пережившего свою физическую смерть. Пусть слабые души из страха или нелепого эгоизма утешаются такими мыслями” [291].
Спиноза утверждал, что Бог неотделим от природы. По сути, он и есть природа, то есть Вселенная с ее законами и вообще само бытие. “Все сущее заключено в Боге, и без Бога ничего не может существовать и не может быть постигнуто” [292], – писал он. Эйнштейн, в свою очередь, передал эту мысль так: “Мы, последователи Спинозы, видим Бога и в чудесном порядке и закономерности всего сущего, и в душе всякого творения – человека и животного” [293].
Спиноза считал, что Бог направляет жизнь, а это равносильно утверждению, что жизнью управляют законы природы. А значит, жизни свойственна предопределенность. У людей нет выбора: они действуют, просто подчиняясь неумолимым законам Вселенной. В 1932 году Эйнштейн сказал: “Я не верю в свободу воли” [294].
Эйнштейн говорил, что Луна, если бы она обладала сознанием, могла бы подумать, будто вращается вокруг Земли по собственной воле. Мы улыбнулись бы, услышав подобное утверждение, и точно так же улыбнулось бы более разумное, чем мы, существо, если бы мы заявили, что действуем по собственной воле. И Спиноза, и Эйнштейн считали, что настоящая вера в Бога проявляется в попытках понять устройство мира, а затем принять его, чтобы пребывать в гармонии со Вселенной, то есть с Богом.
В интервью 1930 года журналист попросил Эйнштейна раскрыть суть его веры в Бога. Эйнштейн ответил притчей:
Каждый из нас – словно ребенок, который входит в огромную библиотеку, заполненную книгами на разных языках. Ребенок знает, что кто‐то написал эти книги. Но он не знает, кто и как, и не понимает языков, на которых они написаны. Ребенок смутно ощущает таинственный порядок в расстановке книг, но не понимает, каков этот порядок. Таково, мне кажется, восприятие Бога, свойственное даже самому умному человеку. Мы видим Вселенную, чудесно устроенную и подчиняющуюся определенным законам, но лишь смутно представляем себе эти законы. Наш ограниченный разум не способен постичь таинственную силу, управляющую созвездиями [295].
63
Вскоре после публикации уравнений общей теории относительности в 1915 году Эйнштейн начал работу над проблемой, которая станет главной во всей его дальнейшей деятельности. Он попытался объединить теории гравитации и электромагнетизма, то есть создать единую теорию поля, иными словами – “теорию всего”.
Слава Эйнштейна росла, и его научная работа часто становилась объектом беспрецедентного внимания прессы. Например, однажды в конце 1928 года он представил математическую статью в Прусскую академию наук. Никто из журналистов еще не успел ознакомиться с этой статьей, а газетные полосы уже пестрели сообщениями об удивительной новой теории Эйнштейна. Поскольку репортеры из разных стран осаждали его дом в Берлине, Эйнштейну тогда пришлось скрыться в доме своего врача. И этот лихорадочный, назойливый интерес только возрос, когда академия наук опубликовала его статью в конце января 1929 года.
Напечатана была тысяча экземпляров, которые сразу же были распроданы, и в типографию отправили заказ на допечатку еще трех тысяч. Одна из американских газет опубликовала на своих страницах статью целиком, сопроводив ее гораздо более занимательной заметкой о том, как трудно было по телеграфу передавать греческие буквы, использованные в уравнениях. В Лондоне пять страниц статьи были вывешены в ряд под стеклом витрины универмага “Селфриджес”, чтобы прохожие могли прочесть их. Люди толкались, стараясь пробиться к витрине, чтобы только взглянуть на сложнейшие уравнения.
Прячась в доме врача, Эйнштейн написал статью о своем новом исследовании, которая появилась в специальной рубрике газеты “Нью-Йорк Таймс”. Кроме того, он дал интервью международным журналам. Репортеру “Дейли Кроникл” он заявил: “Только теперь мы узнали, что сила, благодаря которой электроны движутся по эллиптическим орбитам вокруг ядер атомов, – та же самая сила, что заставляет Землю двигаться по ее орбите вокруг Солнца” [296]. Как выяснилось позже, это утверждение было в корне неверно.
На самом деле с научной точки зрения статья Эйнштейна не была особенно значимой. В ней он просто подвел итоги своих последних изысканий. До 1929 года у Эйнштейна набрался уже целый реестр неудачных попыток создать единую теорию. При последней его попытке Вольфганг Паули, молодой, радикально настроенный квантовый физик, в шутку спрогнозировал, что в течение следующего года Эйнштейн откажется от поиска решения проблемы в выбранном направлении. И оказался почти прав. Года через полтора Эйнштейн снова сменил направление своих поисков. “Ну вот, – написал он Паули, – ты был прав, шельмец” [297].
Эти поиски продолжались более двадцати лет: Эйнштейн работал над одним методом, объявляя его окончательным, затем через короткое время отказывался от этих своих идей и переключался на другие. Он рано заработал авторитет в науке, поэтому мог позволить себе тратить энергию и время на погоню за великой целью, которую ученые более молодые, думающие о своей карьере, не стали бы ставить перед собой из опасения, что погоня окончится неудачей. Будучи совершенно свободным, Эйнштейн чувствовал, что его долг – взяться за поиски того, за что другие не взялись бы.
Однако стремление создать единую теорию поля привело к его изоляции от коллег. Работы Эйнштейна становились все более абстрактными с акцентом на математическом аппарате, оторванными от наблюдаемой реальности. Он уже не успевал следить за последними достижениями в области физики, и в итоге его работы начали от этого страдать.
Эйнштейн прекрасно осознавал свои неудачи. В 1948 году в письме Морису Соловину он написал: “Мне никогда не решить этой проблемы” [298].
64
С1930 по 1932 год Эйнштейн ежегодно приезжал на месяц в Оксфорд по приглашению колледжа Крайст-Чёрч, надеявшегося когда‐нибудь заполучить его на постоянную должность.
Пышная обстановка Оксфорда и требование соблюдать строгие правила не нравились Эйнштейну. Во время ужина старших преподавателей колледжа за столом, установленном на возвышении, он часто украдкой записывал что‐то в блокноте, незаметно положив его на колени, поскольку опасался быть пойманным за неподобающим занятием. На его еврейское происхождение, связь с Германией и репутацию не обращали внимания. В Оксфорде хватало своих чудаков, и чудаковатость Эйнштейна не выглядела чем‐то необычным. Его принимали таким, каким он был.
Однажды Гилберт Мюррей, известный интеллектуал и филолог-классик, проходя через Том-Куад – большой луг, расположенный на