Эпштейн и правда создал удачную скульптуру. Бронзовый бюст его работы считается одним из лучших портретов Эйнштейна. Он грубо вылеплен, лицо Эйнштейна покрыто морщинами, образованными глубокими бороздами и хребтами. Он напоминает Рембрандта, каким тот предстает на автопортретах, хотя Рембрандт на них часто выглядит уставшим от жизни и смирившимся с тем, что потерпел поражение, тогда как Эйнштейн у Эпштейна едва заметно улыбается уголками рта. Скульптору удалось передать интеллект великого ученого, и, что важно, он понял: способность радоваться – неотъемлемая черта характера Эйнштейна.
75
Воктябре 1933 года Эйнштейн взошел на борт океанского лайнера “Вестернленд” в порту Саутгемптона, готовясь отплыть в Америку. Он рассчитывал вернуться в Великобританию в следующем году и провести еще один семестр в колледже Крайст-Чёрч. Однако он так больше никогда и не увидел Европу.
Эйнштейны и Элен Дюкас, которая стала почти что членом семьи, на удивление быстро освоились в новой американской обстановке. Принстон, как выразился Альберт после месяца жизни там, возможно, и был “странной и чопорной деревушкой, где тщедушные полубоги бродят на негнущихся ногах” [333], но им все равно нравилось это место. Нравилось, что оно такое зеленое, им были по душе его архитектура и весь облик, чем‐то напоминавший Европу.
“Мне удалось не обращать внимания на ряд социальных условностей, – говорил Эйнштейн, – и жить в атмосфере, которая располагает к занятиям наукой и позволяет не отвлекаться”.
С начала века Принстонский университет приглашал выдающихся ученых и постепенно завоевал репутацию академической Мекки. В частности, в области математики равных ему в мире не было. Эйнштейну нравилась свобода, которую университет предоставил ему для проведения исследований. Он увидел в этом одно из проявлений американской приверженности праву не цепляться за традиции и условности, что было очень принято в Европе. В апреле 1934‐го, всего через полгода после своего приезда в Америку, Эйнштейн объявил, что останется в Принстоне на неопределенный срок. Он стал профессором Института перспективных исследований, и его жалование выросло до шестнадцати тысяч долларов в год.
Жители Принстона в большинстве своем уважительно относились к знаменитому новому соседу и не беспокоили его, насколько это было возможно в рамках принятых правил вежливости. Эйнштейн, в свою очередь, стал вести себя – хотя и не преднамеренно – скорее как персонаж анекдотов про самого себя. Большинство из этих анекдотов были выдумкой, но все же в них отражались некоторые черты характера Эйнштейна.
Например, ходили рассказы о том, что он помогал школьникам делать домашние задания. Еще была история, как однажды в канун Рождества он одолжил скрипку у какого‐то музыканта, который аккомпанировал поющим рождественские гимны, и сам стал аккомпанировать им, пока те ходили от дома к дому. Говорили также, что у Эйнштейна есть привычка брать случайную книгу с полок институтской библиотеки, открывать ее наугад, произвольно выбирать абзац, читать его, размышлять над ним три месяца, а затем приходить за следующей книгой. Рассказывали, как он однажды споткнулся по дороге и упал в сточную канаву – настолько глубокую, что только его голова и руки торчали над землей, словно грибы, а выбраться ему помог местный фотограф.
Согласно другому апокрифу кто‐то позвонил в институт и попросил соединить его с деканом или с кем‐нибудь из заместителей. Звонившему ответили, что все заняты. В таком случае, сказал тот, не могли бы вы дать мне домашний адрес доктора Эйнштейна? К сожалению, ответили ему, эту информацию разглашать не разрешено.
“Пожалуйста, никому не говорите, – прошептал голос в трубке, – но я и есть доктор Эйнштейн. Я иду домой, но забыл, где он находится” [334].
76
В1935 году Эйнштейн поднял проблему, с которой, по его мнению, не могла совладать квантовая механика. Если бы две частицы на мгновение столкнулись друг с другом, а затем каждая продолжила свой путь, тогда, измерив, скажем, импульс одной частицы, можно было бы узнать импульс другой даже после того, как они разлетелись. Это означало бы, что можно кое‐что узнать о частице, не проводя над ней измерений. Но законы квантовой механики такого не допускают. Поэтому ученым пришлось признать, что сам процесс измерения параметров первой частицы оказывает некоторое влияние на вторую частицу, даже если она уже улетела далеко от первой. Подобное объяснение, утверждал Эйнштейн, абсурдно. В письме своему другу Максу Борну Эйнштейн выразил свою позицию известной теперь фразой. “Физика, – писал он, – должна отображать реальность во времени и пространстве, не привлекая для объяснения эфемерное воздействие на расстоянии” [335].
Современники Эйнштейна обходили эту проблему стороной, говоря, что две частицы “запутанны”, то есть образуют пару. В определенном смысле пара запутанных частиц ведет себя так, как если бы они составляли единую систему. Статья по этому вопросу, написанная Альбертом в соавторстве с его коллегами Борисом Подольским и Натаном Розеном, известна как “статья ЭПР” (по начальным буквам фамилий ее авторов). В ней обсуждался вопрос о местоположении и импульсах запутанных частиц, но проще всего объяснить эффекты запутанности на примере другой характеристики частиц – их спина.
Спин электрона может находиться в двух состояниях: быть направленным вверх или вниз. В данном контексте даже не нужно вникать в то, что именно это означает, важно лишь понимать, что частица может находиться в одном из этих двух состояний. В запутанной паре частиц у одной будет спин “вверх”, а у другой – “вниз”, причем эти свойства не закреплены за частицами пары. Неверно полагать, что, когда электроны мчатся сквозь Вселенную, один из них обладает свойствами апельсина, а другой – яблока. На самом деле они сочетают в себе свойства обоих фруктов, и это называется суперпозицией. Все меняется, только когда над одним из электронов производят измерения, то есть когда он с чем‐то взаимодействует. В этот момент измеряемый электрон становится, скажем, только яблоком. Мгновенно другой электрон, не подвергавшийся измерениям, становится апельсином, теряя всякие черты яблока.
Причина, по которой это важно, заключается в мгновенности: информация о том, что запутанная частица внезапно зафиксировала свой спин, должна, по‐видимому, передаваться ее сестре со скоростью, которая превышает скорость света, независимо от того, какое расстояние разделяет частицы, пусть даже они находятся на противоположных концах наблюдаемой Вселенной. Для Эйнштейна эта идея “нелокальности” была неприемлема. Он считал, что ничто не распространяется со скоростью,