Явление запутанности продолжает оставаться костью в горле физики, и никто пока не смог эту кость вытащить. Существуют разные объяснения этого феномена, но ни одно из них не решает проблему окончательно [336]. Было предпринято много попыток доказать, что спины запутанных электронов зафиксированы с самого начала (что было бы логично), то есть один электрон всегда является апельсином, а другой – яблоком, и смешивания свойств не происходит. Но эти попытки не увенчались успехом. Все как раз наоборот: запутанность – это доказанный феномен природы. На основе этого явления были сконструированы и работают квантовые компьютеры, более того, недавно были сделаны фотографии запутанных частиц.
Критический разбор Эйнштейна должен был, по идее, выявить парадоксальные последствия, к которым приводит следование логике квантовой механики, и доказать несостоятельность самой квантовой теории. Эйнштейн не верил, что запутанность действительно существует, то есть не верил в то, что путем воздействия на одну частицу можно мгновенно повлиять на другую. Но, как оказалось, мир устроен гораздо абсурднее, чем думал Эйнштейн.
77
Стоило Эйнштейну с Эльзой принять решение остаться в Америке, как в мае 1934 года они получили известие о том, что состояние здоровья дочери Эльзы – Ильзы – ухудшается и она переехала к своей младшей сестре Марго в Париж. Ильза страдала от недуга, который врачи считали туберкулезом, но на самом деле это была лейкемия. Эльза одна поплыла в Европу и, прибыв в Париж, обнаружила свою истощенную дочь при смерти. В течение некоторого времени Ильза отказывалась от необходимой медицинской помощи, поскольку была убеждена, что ее недуги имеют по преимуществу психосоматический характер, и вместо должного лечения проходила длительный курс психотерапии. Единственное, что Эльза и Марго могли для нее сделать, – просто побыть рядом, пока она умирала. Похоронив дочь, Эльза изменилась до неузнаваемости. Это испытание опустошило ее душу, и казалось, она постарела на много лет.
Марго переехала в Америку и стала жить вместе с матерью и отчимом, оставив мужа в Европе, а в августе 1935 года Эльза и Альберт купили дом в Принстоне через дорогу от своей прежней съемной квартиры. Тогда этому простому, без изысков дому, обшитому белыми досками, – номер 112 по Мерсер-стрит – было уже сто двадцать лет. Дом отличался неброской красотой, его крохотное крыльцо поддерживали четыре прямоугольные колонны, вокруг палисадника шла низкая изгородь. Эйнштейны заплатили за дом наличными, и после покупки у них осталось немного денег на ремонт, за который взялась сама Эльза, хотя ее здоровье уже начало ухудшаться.
Вскоре после переезда в новый дом стало ясно, что Эльзе не суждено долго им наслаждаться. У нее развился отек глаза, и анализы, сделанные в лаборатории Манхэттена, показали, что это симптом проблем с сердцем и почками. Началось лечение, Эльзе предписали постельный режим. Лечение отчасти помогло, но она поняла, что никогда уже полностью не поправится. Летом 1936 года Эйнштейны сняли дом рядом с озером Саранак, почти в пятистах километрах к северу от Нью-Йорка, в Адирондакских горах. Эльза была уверена, что в такой обстановке ей станет лучше. Она повторяла: “Вот если бы моя Ильза сейчас вошла в комнату, я бы тотчас выздоровела” [337]. Отдых действительно пошел на пользу, но не излечил Эльзу от болезни.
Пока Эльза болела, Эйнштейн иногда читал ей вслух, но большую часть времени проводил за работой, причем работал он на износ, почти не спал. Эльза написала своей подруге Антонине Валлентайн, что ее болезнь подкосила Альберта сильнее, чем она предполагала. “Он бродит по дому как потерянный, – писала она. – Даже не думала, что он любит меня так сильно. И мне это приятно” [338]. К зиме Эльза снова слегла. Она умерла 20 декабря 1936 года. Ее муж был безутешен. Всхлипывая, он повторял: “Мне будет так ее не хватать” [339].
Через несколько дней Эйнштейн, бледный как полотно, появился в институте. Один из коллег, видя его состояние, вместо бессмысленных, с его точки зрения, выражений соболезнования стал обсуждать с Эйнштейном конкретную научную проблему, как будто ничего не случилось. Первое время Эйнштейн не мог сосредоточиться, в письме Гансу Альберту он даже писал, что не способен сконцентрироваться на работе. Смерть Эльзы стала для него ударом. “Но пока я могу работать, – продолжал он в письме сыну, – я не должен и не буду жаловаться, ведь работа – единственное, что придает жизни содержание” [340]. Через месяц после смерти жены Эйнштейн опубликовал две небольшие, но важные статьи.
78
Жарким летним днем 1937 года в дом на Лонг-Айленде, который снимал на лето Альберт Эйнштейн, приехали Леопольд Инфельд и Чарльз Перси Сноу, чтобы навестить своего коллегу. Инфельд – польский физик, который работал вместе с Эйнштейном в Принстоне над выводом уравнений, описывающих движение звезд. Сноу – молекулярный физик из Кембриджа и, кроме того, писатель.
Сноу так рассказал об этой встрече: “Как я и представлял, Эйнштейн вблизи оказался великолепен: высокий лоб в морщинах, обрамленный седыми волосами, и огромные выпуклые шоколадного цвета глаза. Налет комичности только придавал его облику большую человечность” [341]. Сноу вспомнил чьи‐то слова об Эйнштейне: “Одухотворенное лицо хорошего ремесленника. Он похож на старомодного солидного часового мастера из маленького городка, который по воскресеньям, возможно, ловит сачком бабочек”.
“Меня поразило его телосложение. Он вернулся с прогулки на яхте, и на нем были только шорты. У него оказалось крепкое тело с хорошо развитыми мышцами, слегка полноватым животом и плечами. Он напоминал бывшего футболиста в зрелом возрасте, но все же казался необычайно сильным человеком. Он был сердечным, простым, держался совершенно свободно”.
Завязалась беседа. Эйнштейн спросил Сноу, пацифист ли он. “Вовсе нет, ответил я, поскольку к тому времени был уверен, что война неизбежна. Я боялся не столько войны, сколько того, что мы можем ее проиграть. Эйнштейн кивнул”.
День выдался жаркий и душный, дышалось с трудом. Угощение было незатейливым, и Эйнштейн все время курил трубку. “То и дело перед нами ставили подносы с бутербродами: колбаса, сыр, огурцы. Обычная еда Центральной Европы. Мы пили только газированную воду. Из-за жары и бутербродов меня все время