По обе стороны от дороги стояли унылые четырехэтажные здания из красного кирпича, внешне совершенно одинаковые. Крайне унылая, безликая архитектура, глазу не за что зацепиться! На углах, правда, иногда встречались лавки, пабы и трактиры с грубыми, аляповатыми вывесками — вот и все разнообразие. Ни тебе красивых скверов с памятниками, ни уютных парков с затейливыми чугунными оградами, деревянными лавочками и ярко-желтыми дорожками для прогулок… Ничего подобного не было — одна скучная безликость. Затем, ближе к южным окраинам Лондона, начались небольшие двухэтажные особнячки с маленькими декоративными садиками за низкими заборчиками, за которыми тщательно ухаживали обитатели. Коляска сделала еще несколько поворотов, выехала на загородное шоссе, и снова потянулась бесконечная линия новых кирпичных домов для рабочих и мелких служащих. Лондон, как огромный осьминог, протянул во все стороны свои гигантские щупальца улиц, захватывая под рабочие кварталы, заводы и фабрики все новые и новые территории. Он неуклонно расползался во все стороны…
Еще полчаса часа по узкой, тряской дороге — и мы въехали в Кройдон. Булыжная мостовая сразу же исчезла, ее сменила липкая, вязкая, полужидкая грязь — размокшая после дождя дорога из серо-рыжей глины. Невозможно было пройти или проехать, чтобы не испачкаться и не заляпать одежду и обувь. Редкие прохожие старались держаться дальше от проезжей части — чтобы повозки, коляски и кебы не обдавали их фонтанами грязных брызг из глубоких луж.
Спустя еще десять минут мы наконец-то добрались до нужного места. Особняк мистера Трайлера, как он и сказал, располагался на самом краю Кройдона. Это было мрачное двухэтажное здание, до самой крыши увитое пожелтевшим плющом. Когда-то давным-давно оно, очевидно, выглядело красиво, солидно и даже, наверное, внушительно, но жестокое время и английская погода, увы, не пощадили его. Изящную серую кладку скрыли буйные заросли плюща, серая штукатурка местами осыпалась, а часть ступенек высокого каменного крыльца давно просела и обвалилась. Узкие окна, плотно закрытые деревянными ставнями, больше походили на бойницы крепости и пропускали крайне мало света. Дом окружал большой, густо разросшийся сад — за ним, похоже, давно никто не ухаживал. Особняк огораживала низенькая кирпичная стена, перелезть через которую не составляло ни малейшего труда.
Мы подошли к двери, и Холмс позвонил в старинный бронзовый колокол, рынду, — наподобие тех, что когда-то были на всех парусных кораблях. Это, похоже, была дань уважения славному морскому прошлому предка нынешних обитателей дома.
Дверь открыла милая девушка в скромном темно-синем платье. Она была очень бледна, губы — тонкие, почти бескровные, темные круги под глазами, на впалых щеках — лихорадочный румянец. Это, судя по всему, была дочь Трайлера, Мэри. Доктор Ватсон нахмурился: его профессиональный взгляд сразу отметил, что чахотка буквально пожирает молодой организм и, если не предпринять срочных мер, жить девушке осталось совсем немного.
— Добрый день, — тихо произнесла Мэри Трайлер, прикрывая рот изящным кружевным платком, — проходите! Отец ждет вас наверху в кабинете.
Холмс и Ватсон оставили дорожные плащи и шляпы внизу, в прихожей, и по темной скрипучей лестнице поднялись на второй этаж. Мэри шла впереди, освещая дорогу керосиновой лампой — электричества в этом старинном особняке, судя по всему, не было.
Глава четвертая
Кабинет мистера Трайлера представлял собой квадратную комнату, полностью заставленную тяжеловесной дубовой мебелью конца прошлого века. Очевидно, ее не меняли со времен деда (а то и прадеда) теперешнего владельца. В центре большого письменного стола красовался старинный письменный прибор — очевидно, тот самый, о котором говорил мистер Трайлер (самого Фрэнсиса Дрейка!). Рядом на особой деревянной подставке лежала морская подзорная труба, тоже, судя по всему, принадлежавшая прославленному капитану.
— Доброе утро, господа! — вежливо поздоровался с Шерлоком и доктором Ватсоном хозяин дома. — Не желаете ли чаю? Я скажу Мэри, чтобы она приготовила. Кухарку Клэр я отпустил — незачем ей присутствовать при нашем разговоре.
— Благодарю, — чуть склонил голову великий сыщик, — но я хочу сразу же приступить к делу. Могу я осмотреть дом?
— Да, разумеется, — ответил мистер Трайлер, — я сам покажу его!
Следующие полчаса мы посвятили осмотру особняка. Он оказался не таким большим, всего девять комнат (три спальни, гостиная, кабинет, библиотека, столовая, кухня и ванная комната). Везде стояла одна та же тяжелая, неуклюжая мебель, а стены комнат и коридоров были украшены морскими пейзажами и многочисленными мужскими и женскими портретами предков мистера Трайлера. У одной из картин на первом этаже старый джентльмен остановился.
— Вот он, знаменитый Фрэнсис Дрейк! — сказал мистер Трайлер, с гордостью указывая на портрет мужчины в красивом старинном камзоле и со шпагой на боку.
Отважный капитан был изображен во весь свой рост и, что называется, при полном параде — очевидно, художник запечатлел его в самый важный и торжественный момент жизни, когда знаменитого капера (или флибустьера, корсара, пирата, кому как нравится) посвящали в рыцари. Умное, волевое, решительное и по-мужски красивое лицо сэра Фрэнсиса было торжественно-спокойно, а во всей его позе и фигуре чувствовались сила, уверенность и достоинство.
Да, этот человек знал себе цену и умел показать другим, что он вполне заслужил те награды, которыми его осыпала английская королева Елизавета Первая. Было за что: Дрейк получил их не за свое происхождение или же паркетное шарканье при дворе, а заслужил исключительно шпагой и отвагой, добыл, что называется, своими руками. Он долгие годы верой и правдой служил британской короне, защищая ее от врагов (прежде всего — испанцев), покорял моря и океаны и завоевывал территории в Новом Свете (в частности, он первым открыл Калифорнию).
В правой руке сэр Фрэнсис сжимал свернутую карту. Холмс задержался возле портрета, достал из кармана лупу и начал внимательно изучать изображение. Через некоторое время он обернулся к мистеру Трайлеру и спросил:
— Это ведь прижизненное изображение, верно?
— Трудно сказать, — пожал плечами пожилой джентльмен, — картина была написана в самом конце шестнадцатого века, но непонятно — до или уже после гибели сэра Фрэнсиса. Художник, к сожалению, тоже неизвестен. Портрет и часть личных вещей командора достались, как я уже говорил, его младшему сыну Джону, а затем были перевезены в этот особняк, это произошло уже в начале семнадцатого века при внуке командора, Уильяме. За два с половиной столетия в доме сменилось шесть поколений нашей семьи, и непосредственно ко мне картина перешла от прабабушки, внучки Уильяма. Поэтому, кстати, моя