Марфа Калинична в ужасе схватилась за голову.
6. ОПРОС
Открыв дверь, Яша с отвращением ощу-тил застарелый запах перегорелой земли, и, чем ближе подходил к своему рабочему месту, тем удушливее и нестерпимее становился воздух. Вокруг все было как прежде. Словно люди эти и не оставляли цех на целую неделю, не кричали: «Бросай работу!», не шумели на площади перед конторой, властно кидая прямо в лицо горному: «Вот наши требования!»
– Ну, малость отдохнул? – спросил Окентич, подойдя к Яше. – Я на рыбалку все-таки два раза сбегал. Опять приходится робить. – Окентич вздохнул. – Нет, видно, кому суждено землю перегребать, тот до скончания века будет в ней пурхаться… Ждана жалко. Добрый мужик. Ты как ушел от нас, фараоны вскорости явились. Все перешвыряли, но ничего, слава богу, не нащупали…
В отдалении показалась сухопарая фигура в черных бурках. Окентич незаметно повел глазом в его сторону.
– Сегодня наш Горыныч весь налит злобой. Но молчит. Глазами только зыр-кает. Ищет виновника. А где его найдешь? Говорят, ребячья фуражка с дырочкой наверху. – Окентич скользнул глазом по голове Яши. – Будет на тебя напирать – ты не бойся. Раз не ты сделал…
Не договорив, он поспешил к своим опокам. Яша принялся подтаскивать к крану остывшие отливки.
Минут через десять его вызвали в конторку мастера.
В конторке на грубо сколоченном столе лежала его старая фуражка.
– Твоя? – отрывисто спросил Крапивин сразу же, как вошел Яша.
– С какой стати? Моя – на голове. Голос Яши звучал неестественно громко и вызывающе.
– А эта чья?
– Больно знаю. Что вы меня спрашиваете?
– Еще огрызаешься, щенок? Ну-ка! – мастер рывком сорвал фуражку с его головы и швырнул на стол. – Позови Трушкова, – приказал десятнику, сидевшему поодаль.
С замирающим сердцем ждал Яша, что будет дальше. Никого он так не страшился, как Трушкова. Тот знал его фуражку, как никто.
Трушков явился не сразу. Не глядя ни на кого, прошел к столу.
– Вот, И пат, какое дело. Видал, в какой фуражке бегал Жигулев? Знаешь?
– Как не знать: в.месте робили.
– Ну, вот скажи, которая?
Яша перестал дышать. Свет, падавшяй из окна, обнажал каждое пятнышко на фуражках. Дырка, прожженная цигаркой. Трушков а, зияла на самом видном месте. Ее нельзя было не заметить. Сейчас Трушков ткнет в нее пальцем и скажет: «Вот эта самая».
Странное колебание вдруг выразилось па сером помятом лице Трушкова. Подержав Александрову фуражку в руке, он сказал неуверенно:
– В этой он бегал, Евсей Мартыныч. Мастер удивленно вскинул на него глаза.
– Ты что, ослеп?
– Нет, Евсей Мартыныч, – уже более твердо сказал Трушков. – Мне ли не знать, в какой оп всегда бегает. Вы, видно, не так меня поняли давеча.
– Ступай, переверти а я сума, – сказал мастер и приказал десятнику вызывать по одному остальных формовщиков.
Иван Бровкин, явившись первым, неприметно подмигнул Яше и сразу ткнул в потрескавшийся козырек Александровой фуражки.
– В этой, видал я, он бегает.
И третий, и четвертый, и пятый – все формовщики в один голос утверждали од по и то же. Когда вызвали последним Окентича и он, как и все, выбрал ту же самую, мастер, потемнев от злости, спросил:
– А почему эта, а не та, черт побери?
– Видите ли, почему, Евсей Мартыныч, – с готовностью ответил Окентич, одергивая холщевый фартук, – мы на работе потеем. У нас, сами знаете, дым, копоть страшенная. А Яшка еще отливки таскает, на него жар пышет, пот льет в три ручья. И потому фуражка у него грязнее грязного, не сравнить, например, с вашей. Вот видите, у меня какая шапочка. Мурейку только в бане затыкать…
– Иди, – оборвал Крапивин и, сбросив со стола фуражку с потрескавшимся козырьком, рявкнул Яше:
– Убирайся к черту!
В обеденный перерыв Окентич, посмеиваясь, сказал Яше:
– Глупая голова судит, а умная рассудит. Обдурили Горыныча. Я Трушкову сказал: «Только посмей выдать парня!» Ну, меня и другие ребята поддержали. Я видел, как этот длинноносик дул мастеру в уши. И другие тоже сметали. А ты, чижик, все же неладно сделал. Хорошо, что так кончилось. А могло, знаешь, как обернуться? Он бы тебя в тюрьму упрятал.
– А вы, 'Василий Окентич, как догадались, что?… – спросил, повеселев, Яша.
Старик лукаво усмехнулся.
– А глаз а-то на что? Я сразу приметил, что у тебя на башке другая нашлепка. «Э, – думаю, – неспроста». И где ты только такую выкопал? А славно я ему напел насчет пота? Взъярить его захотелось. А за Трушковым приглядывать будем. Обломаем су ко вину деревенскую…
Яша шел домой, громко посвистывая Когда мать опять стала его допытывать, куда же все-таки девалась фуражка, он не выдержал, признался во всем.
Марфа Кал и ни ч на, всплеснув руками, повернулась к иконе.
Вечером, когда Яша и его приятель Петька Ширинкин, щупленький, вечно чумазый подросток, работавший подручным в кузнечном цехе, сидя за баней, оживленно, со смехом обговаривали случай с фуражкой, к ним неслышно приблизился Александр.
– Вот что, молодчики, вы эти штучки бросьте!
– Какие штучки? Ты чего? – Яша изо всех сил старался изобразить на лице полное непонимание.
– Где стащили карболку?
– Какую карболку?!
Бледное лицо Петьки пошло красными пятнами.
– Ты? – Александр в упор взглянул на парня.
– У мамы на полке стояла. Я даже и…
– Не говори ей, Саша…
– Так вот, чтоб этого больше не было. Поняли? Герои-мстители какие нашлись. И ржут еще – мастера выкурили из дому, ах, как весело! Бутылку в окно бросили – геройство… Ерунда, глупости, и вредные глупости… Не на это надо поднимать руку.
Александр подсел к ребятам. Еще недавно он сам был такой же слепыш, как они: нигде не бывал и ничего не читал. Но в их сознании, он знал, зрели те же мысли, которые вывели его на дорогу общего рабочего движения. И он говорил им то, что думал сейчас и что надо им знать…
– Вот за это надо бороться, против всего несправедливого строя выступать, – сказал он в заключение. – Драться надо и обязательно победить!
7. СЛУШАЙ!
Лето несло свои радости Яше. Наскоро поев после работы, он выбегал на улицу к своим