Случилось это двести пятьдесят лет назад.
Потом построили для Кунсткамеры специальный дом. Круглый зал в нем для готторпского глобуса.
Равного этому глобусу в мире не было. Сделал его в 1664 году мастер Андрей Буш по чертежам географа Олеария. В диаметре глобус имел шесть аршин, и внутри него, куда можно было подняться по лестнице, стояли скамья и стол.
В новое здание Кунсткамеры глобус везли сто человек. Двадцать пять плотников «для дела ящиков работали, для мосту и протчая надлежащая машины». Глобус подняли на третий этаж и лишь потом возвели над ним своды.
Сам Петр не дожил до этого славного дня. В музее поставили его восковую «персону», сидящую на кресле. Все вещи Петра, его токарный станок, и люстру, выточенную им из дерева, и башмаки, сделанные царем, тоже поместили в Кунсткамеру.
А через двадцать лет ночью над Петербургом загремел набат. В Кунсткамере пожар. Пока прискакали пожарные, пока принялись за дело — половина музея сгорела. Сгорели коллекции Беринга и Мессершмидта, сгорело многое из того, что собирал сам Петр. И, как ни старался скрыть потери начальник канцелярии Академии Шумахер, в Петербурге стало известно, что сгорел и готторпский глобус — только медные обручи остались.
Ломоносов записал тогда в дневнике: «Разные были о сем пожаре рассуждения, говорено и о Герострате, но следствия не произведено надлежащего».
Академия наук решила сделать русский глобус, не хуже готторпского. И сделать его, не приглашая мастеров из-за границы.
Новый глобус был размером больше готторпского. Сделали его «с учетом случившихся на Земле перемен и обогативших землеописание открытий».
Если подняться в Академический глобус по лестнице, то увидишь внутри обширное помещение, в котором, как и в готторпском, стоят стол, скамья и на столе глобус поменьше. На внутренних стенах нарисовано звездное небо — «звездный свод и светила во всем движении».
Когда приходили именитые гости, им приносили вина и еду прямо в глобус. Этот глобус поставили во дворе, а в круглом зале, где стоял старый, был устроен конференц-зал Академии наук, в котором заседали академики.
Глава вторая
БЕЗРОДНЫЙ ПРЕПАРАТОР ПОЛУЧАЕТ НАЗНАЧЕНИЕ
Илья Вознесенский, сын унтер-офицера, так и остался при музее. Он научился мастерить чучела птиц, а академик Брандт, которому мальчишка своей серьезностью и прилежанием понравился, рассказал ему о разных минералах. Читать-писать Илья научился еще в церковноприходской школе, а что дальше узнал, так это из книг музейной библиотеки и от лицеистов знакомых.
Взяли его в экспедицию за птицами — довольны остались. Но, вернувшись, продолжал Илья чучела набивать да ящики строгать для новых музейных диковин.
Потом стал парень помощником препаратора. Но дальше никакой надежды продвинуться не было.
И тут случилось такое: Академия наук получила изрядную сумму денег, чтобы послать ученого на Аляску — собрать там зоологические коллекции.
Стали вопрос обсуждать, кого послать. Ехать-то надо на три, а может, и на четыре года. Места там дикие — горы, леса, полярная ночь. Жить придется порой в нужде и лишениях.
Тут и пришла академику Брандту светлая мысль в голову. Послать парня безродного, но неглупого и знающего не меньше другого адъюнкта. Послать помощника препаратора Вознесенского, которому все равно в Петербурге, кроме как чучела набивать, другой работы не найдется. Послать Илью Вознесенского, который ради науки хоть всю землю пешком обойдет.
Брандт уговорил несогласных. Бриг «Николай» отплыл из Петербурга, увозя пассажира — двадцатилетнего юношу, собой крепкого и в движениях не быстрого, но уверенного.
Четыре месяца прошло, прежде чем «Николай» добрался до Бразилии. Еще три — и, обошедщи мыс Горн, бриг достиг Чили. Пока набирали воды да закупали продовольствие, путешественник Вознесенский высадился на берег.
Вернулся он с последней шлюпкой. Был, как рождественская елка, увешан корзинами, ковриками, кувшинами. К подбородку прижимал череп ламы и толстый, разбухший за поездку блокнот. Улыбчивый носильщик тащил за ним еще два мешка с образцами камней да шкурами животных. До самого Новоархангельска Вознесенский разбирал образцы, купленные в Чили.
На корабле любили Илью, прозвали в шутку «академиком». «Академик» не чурался работы по судну — рук не хватало, а он был молод, силен и больше похож на матроса-первогодка, чем на исполнителя важной, миссии Российской Академии. И еще Вознесенский учился. Латынь давалась нелегко — а без латыни какой ты зоолог? Испанский выучил еще до Чили. Алеутскому штурман обучил — зимовал он дважды с алеутами на Командорских островах. Первого мая 1840 года, через год плавания, «Николай» бросил якорь в бухте Новоархангельска.
Глава третья
ЭКСПЕДИЦИЯ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Через месяц по приезде Вознесенский отправился на юг, в Калифорнию. В планы экспедиционные поездка эта не входила, да шкипер промысловой шхуны согласился принять Илью на борт — как уж таким случаем не воспользоваться?
Два года Илья по Калифорнии колесил. Загорел, в плечах раздался. Жил среди индейцев, едва под испанскую пулю не попал.
В Петербурге от Вознесенского никаких вестей. То ли пропал помощник препаратора, то ли с поручением не справился, а сознаться боится. Покровителю Вознесенского, академику Брандту, при встречах коллеги злые шутки отпускают.
Но вечером как-то в сорок втором году прибежал к академику курьер. Корабль пришел из Америки, ящики там какие-то. Написано: для Академии. Сто ящиков, не меньше.
А еще через два дня, на заседании Академии, Брандт героем ходил. Не обманул его надежд унтер-офицерский сын. Каждый экспонат с описанием, да еще по-латыни. Чучела набитые, камни, одежда. Как только препаратор успевал?
А он успевал. Готовился в то время в первую экспедицию по Алеутским островам и времени даром не терял. Коллекции сортировал, со знакомыми промышленниками к индейцам ездил. Уже не как новичок, как старожил и настоящий ученый. Много лет пройдет и напишет один из добровольных учеников Ильи Загоскин: «Зоологический же препаратор Вознесенский независимо от своих трудов на пользу Императорской Академии наук успел во многих из нас вдохнуть страсть к собирательству естественных предметов в стране до того времени столь мало известной ученому свету».
Пришло письмо из Академии. Разрешение продлить путешествие еще на три года, если есть охота к дальнейшим странствиям. А Вознесенский письмо только через полгода увидел. С алеутами на промысел ходил, все острова излазил, по-алеутски так говорить научился, что старики удивлялись, не верили, что не с малых лет здесь проживает.
Как-то в переделку попал. На морского бобра охотились, в море ушли.
Шли по