Через несколько минут, убедившись, что никто больше не стреляет, Лещенко сориентировался по солнцу и повернул на юго-восток. Так у него оставался шанс встретиться с товарищами или найти самолет, который, судя по всему, снова пошел на вынужденную посадку. «Какая же чертовщина, — думал инженер. — Чего же мы проглядели, когда проверяли работу мотора?»
Глава 8
Павел Седов долго еще сидел в кабине самолета, чувствуя, как холодные снежинки падают ему на лицо. «Если сейчас самолет загорится, я просто не успею отстегнуться и вылезти из кабины», — подумал летчик и принюхался. Нет, со стороны приборной панели запаха горелой проводки или резины не чувствовалось. Может, причина в том, что открыт фонарь кабины? Советские летчики не любили во время полетов закрывать фонари кабины. Уж больно ненадежны были эти конструкции. Или просто слух такой прошел среди летчиков, что очень часто во время аварийной ситуации, когда тебя подбили, в воздухе не удастся отодвинуть фонарь и выброситься с парашютом. Слухи или правда — неизвестно, но фонари летчики не закрывали. И теперь Седову оставалось лишь расстегнуть замки привязных ремней.
Выбравшись из самолета и отстегнув ремни с парашютом, он снял меховую перчатку и достал из кобуры пистолет, загнал патрон в патронник и сунул оружие за отворот унта. «Так, теперь бы понять, где я и как далеко от населенных пунктов. Со своим взлетом в тылу врага я, конечно, много наделал шуму. Трудно такое не заметить. Хотя я даже на полтысячи метров не поднялся. Может, и не увидели меня наблюдатели». Летчик дошел до опушки и попробовал сломать тонкое высокое дерево, но, несмотря на усилия, дерево не ломалось. «Так, замаскировать машину не удастся, — понял Павел. — Торчит она тут не очень удачно, но и чистого поля на многие километры тоже нет. Моего «ишачка» увидит только тот, кто из этого же леса выйдет или из леса, который напротив. А тут метров шестьсот. Впереди возможная для взлета полоса почти с километр. Достаточно для взлета, но самолет надо как-то развернуть на сто восемьдесят градусов. И разобраться в неполадке бы неплохо. «Похлопав по груди, Седов проверил, на месте ли кассета с пленкой, и решил, что неплохо бы соорудить какой-нибудь шалаш, чтобы спрятаться от ветра и снегопада. Все-таки не оставляло предчувствие, что партизаны видели, что полет не задался с самого начала. Должны бы пойти на поиски самолета. Эти пойдут, эти в беде не оставят, решил летчик. Значит, шалаш надо делать в таком месте, откуда мне будет хорошо видно и самолет, и окружающее открытое пространство.
«Эх, топор надо было с собой возить», — с иронией подумал Седов и стал вспоминать наставления по выживанию. Не зря же он несколько лет прослужил в ледовой разведке и в отряде на Севморпути. Летчик походил по опушке недалеко от самолета, осматриваясь. Вот и место хорошее — раскидистая ель с лапами до самой земли. Кстати, под ее лапами и снега-то почти нет. Ель хорошо защищает от снега и дождя. А что еще он знает про ель? А то, что в отличие от других хвойных, и прежде всего от сосны, у ели ломкая, хрупкая древесина. А значит, можно и без топора суметь наломать еловых лап. С топором, кстати, опаснее. Его стук зимой по лесу разносится далеко, что привлечет внимание.
«А не дурака ли я валяю, — в который уже раз задавался вопросом Седов, бродя по опушке, подыскивая подходящие деревья и ломая еловые лапы. — Нет, не зря, — убеждал он себя. — Если появятся немцы, то будет слышен шум моторов. Я всегда успею уйти в лес, вообще покинуть этот район. Правда, могу снова попасть в руки полицаев. Эти приедут на санях или верхом на лошадях. И значит, без шума. Ну не все же тут предатели, что-то мне подсказывает, что это скорее исключение из правил и ребята перебили всех в округе полицаев. Если не всех, тогда я рискую попасться им. Но лучше все же пока не уходить с места посадки. Риск оправдан».
Через пару часов Седов согрелся от работы, но под раскидистой елью он устроил себе шикарный шалаш из еловых лап и с подстилкой из них же. Так что в шалаше можно было и сидеть и лежать, не боясь замерзнуть насмерть. Жаль, что нельзя развести костер, а то совсем было бы тепло. Меховые унты, шлемофон и меховая летная куртка помогали сохранять тепло. Седов, забравшись в шалаш, прикрыл глаза. Мысли сквозь дрему снова возвращались к происшествию, мозг пытался найти причину. Мотор захлебнулся внезапно — резко, предательски. Сначала просто дернулся, потом заглох. Павел Седов резко опустил нос «ястребка», пытаясь удержать скорость, но винт уже не вращался — мертвая тишина в кабине, только свист ветра в расчалках.
— Черт! — сквозь стиснутые зубы вырвалось у него.
Видели партизаны или нет, что снова приключилась беда с самолетом? Ведь он только взлетел! И‑16 не успел набрать высоты, и вот под крылом замелькали верхушки елей, заснеженные поляны. Где-то здесь должна быть речка, помнил Седов. Вдоль речки он мог не замеченным немецкими наблюдателями довольно далеко уйти на восток. Но это если лететь, а вот садиться на лед нельзя ни в коем случае. Декабрьский лед слабоват для посадки самолета. Но где эта речка? Лес внизу — белое безмолвие, однообразное, без ориентиров.
А потом удар. Шасси проломили наст, самолет клюнул носом, проскрежетал по снегу и замер. И все, тишина. Только глухой лес, ни дорог, ни следов. Только снег