Капитан Сорока в домике лесника ходил из угла в угол, размышляя. Он смотрел в окно на зимний лес, выходил постоять на ступенях дома и снова возвращался в дом. Романчук еще не вернулся, никто еще не вернулся, и решение Олегу Гавриловичу предстояло принимать самому. Привычка, точнее особенность службы, всегда формирует в человеке либо умение и стремление проявлять инициативу, либо безынициативность. Сорока был безынициативный.
Так получилось, что до начала войны Сорока служил в особом отделе заместителем начальника, а сам начальник привык принимать решение единолично, не советуясь ни с кем, кто был ниже его по должности. Хороший был начальник, умелый, талантливый оперативник и контрразведчик, но мирное время — это одно, а война — совершенно иное состояние, не только государства и армии, но и каждого человека, будь он на передовой или в тылу. И уж тем более в тылу врага. И то, что всегда, с первого дня, как они очутились вместе в Польше на нелегальном положении с Романчуком и его семьей, и впоследствии, как сформировался этот партизанский отряд, Сорока всегда стремился к тому, чтобы уговорить своих товарищей вернуться к более привычному образу жизни и службы. Он не был трусом, просто он не привык принимать решения. Просто считал единственно правильным вернуться к тому положению вещей, к которому он привык.
И вот белорусские леса, советская территория, оккупированная врагом. Это уже не чужая земля, не чужая страна. Но враг остался тот же, друзья с ним все те же, за исключением погибших. Да и задача стояла все та же, если говорить о категориях стратегических, — борьба с агрессором, освобождение своей земли и своего народа от оккупантов. И вот в такой трудный момент решение предстояло принимать самому капитану Сороке. Не доложить о своих соображениях, а именно принять решение. А от него зависела судьба и жизнь близких ему людей. А эти люди, с которыми он вырвался из Польши, стали ему близкими. Страшно было не умереть, не попасть в руки врага — страшно было подвести людей, которые от тебя зависели, которые надеялись на твою защиту, на твой ум и опыт. Страшно было сделать что-то, что приведет к смерти этих людей.
Пурга разыгралась такая, что в двух шагах ничего видно не было. И Сорока велел Зое вернуться в дом. В такую погоду ждать врага, вообще чужого человека в таком лесу глупо. Да и отдохнуть нужно девушке, согреться. Немного спустя он сам выйдет на пост, чтобы охранять дом и женщин, но сейчас нужно решение, его приказ и одобрение близких. Они должны понять его приказ, поверить в необходимость того, что он решил…
— Ну, как ты? — спросил Сорока, когда щеки у Зои порозовели. Девушка сидела у печки и пила травяной чай из высушенных сборов, которые остались висеть и в доме за печкой, и в сенях.
— Да хорошо все, Олег Гаврилович, согрелась уже, — улыбнулась Зоя. — Я же не неженка, я привычная. Спорт, он закаляет!
— Елизавета, Светлана, идите сюда, — позвал Сорока. — Поговорить надо, пока мальчонка опять уснул.
Женщины переглянулись. На лицах всех трех появилась тревога. Может, Сорока что-то знает и не говорил до сих пор, а теперь вот известит всех о чем-то страшном? Да вроде, когда Петр с Игорем приезжали, все хорошо было. И самолет нашли, и летчика. И немцев ни сном ни духом поблизости. Вчетвером они сидели у печки голова к голове, и особист заговорил:
— Вот что я хотел вам сказать, дорогие мои. Опасности я пока не вижу. И от наших ребят пока известий нет, но и рановато их иметь. Далеко ушли, небыстро в такую погоду передвигаться по лесам. С ними все хорошо будет, не об этом разговор веду. Мне об этом вот мальце с вами поговорить захотелось. Не место ему тут. И взрослому трудно, а ему десяток лет от роду.
— Так что ж, прогнать его, что ли? — удивилась и, как всегда, брякнула сгоряча Зоя.
— Не дури, девка, — улыбнулся особист. — Не о том речь веду. Кто ж дите в зимний лес выгонит! Но и с нами ему нельзя. А как бой, а как придется каждому из нас за оружие взяться, от врага отступать лесами, пешком да под пулями! А завел я этот разговор вот почему. Вот что надумал, пока ходил тут из угла в угол. Тут ведь не о сегодняшнем дне речь, я о будущем думаю. Как оно сложится еще, никто не знает. Ни здесь, ни там. А нам надо думать об этом. Может, не один месяц вот так по лесам воевать. И всяко может случиться, и нужда может всякая приключиться. Одним словом, задание тебе, боец Зоя Лунева.
— Мне? — Зоя оставила кружку, непонимающе глядя на особиста, потом на женщин. Она вытерла губы тыльной стороной руки, поправила волосы. — Я слушаю, товарищ капитан.
— Ваня про тетку сказал, которая живет в Ивацевичах. Пелагеей зовут, и он знает, где она живет. Его же дед Архип в Ивацевичи отправил. Да заблудился малец. — Голос особиста стал строгим. — Мальчика надо отвести в город. С теткой его познакомиться, поговорить с ней. Понять, как она настроена, что на душе у нее, на сердце. Война не завтра еще закончится, и нам знакомый человек, надежный человек в любом населенном пункте понадобится. Где пересидеть у нее, где про обстановку расспросить. Ну и много еще чего она полезного может нам сделать.
— Такую ораву на ее шею повесить? — Елизавета покачала головой. — Да будь она хоть ангел с крыльями, а все равно…
— Не спеши, Елизавета, — остановил женщину Сорока. — Я не хочу повторить все, как в Польше было с Агнешкой. Там другая ситуация, а здесь еще незнамо что. Не на постой просимся, а разведку производим. И к себе ее расположим тем, что мальчика сберегли вот, доставили в безопасное место. Пойми разницу! Нужный она нам человек в Ивацевичах. И когда заскочить кому-то, расспросить, переночевать, записочку оставить для друга. Мало ли что понадобится.
— Да, я поняла, Олег Гаврилович, — с готовностью поднялась Зоя.
— Тихо, тихо, торопыга. — Сорока поймал девушку за руку и снова усадил. — Утром пойдете. Ты главное усвой, девка, ты с ней по душам говорить должна. Ты не приказывать, не стыдить и не агитировать пришла. Сама постарайся понять, чем человек