Игорь обхватил ее, глаза юноши горели, как угли в печке.
— Зоя! — только и вырвалось у него, а в голосе звучала та самая нежность, которая могла растопить даже декабрьский лед.
Он снял с себя тулуп, не слушая слабых возражений девушки, укутал ее, прижал к груди. Его руки, грубые от оружия и работы, касались ее лица с такой осторожностью, будто она была хрустальной.
— Ты замерзла… — прошептал он, и в его голосе была боль, будто ее страдания жгли его изнутри.
Она хотела сказать, что все в порядке, что она привыкла, что партизаны не имеют права на слабость… Но вместо этого просто прижалась к нему, чувствуя, как его сердце бьется — часто, горячо, только для нее. Игорь подхватил Зою на руки, хотя сама она никогда не призналась бы, что не может идти. И ему хотелось сказать ей, что он понес бы ее на край света, лишь бы ей было тепло.
— Я тебя не брошу, — сказал он, и это прозвучало как клятва.
И в этот момент, среди снегов и войны, среди смерти и страха, Зоя почувствовала нежность. Не ту, о которой говорится в стихах и песнях, а настоящую — грубую, мужскую, но бесконечно теплую. Ту, что согревает душу. И Зоя поняла: пока он рядом — она не умрет. Потому что он не позволит.
…В доме захлопотали. Сорока кивнул, хлопнул Игоря по плечу и, поспешно одевшись, отправился на улицу принять пост. Игорь затопил печку, а Светлана стала раздевать подругу, растирать ее руки и ноги шерстяным платком. Елизавета поставила кипятиться воду в чайнике и стала разогревать остатки горячей картошки.
— Там, — тихо сказала Зоя и указала на небольшой мешок, который несла с собой, перекинув бечевку через плечо.
Елизавета подошла к мешку, сброшенному у входа. Он был размером с обычный солдатский вещмешок, да только не был легким. Вернувшись к столу, женщина стала выкладывать на белое полотенце краюху пшеничного хлеба, половину краюхи ржаного, несколько головок чеснока и лука, большой кусок сала, кусок кабачка и еще один желтой тыквы. Последними она достала небольшой мешочек с солью и две совсем маленькие головки сахара.
— Зоя, откуда все это? — удивилась Елизавета и ошарашенно опустилась на лавку.
— Подарок, — прошептала Зоя, морщась от боли. Ее ноги стали отогреваться, и теперь их нестерпимо ломило. — Тетка Пелагея приняла Ванюшку и прислала нам гостинцы. Все хорошо, все очень хорошо. Она звала, если будем в Ивацевичах, заходить к ней. Немцы ей доверяют, а полицаев на станцию не пускают.
— Она что, знает, что мы партизаны? — вскинул брови Игорь. — Ты ей все рассказала?
— Нет, — рассмеялась Зоя. — Она сама догадалась, хотя я ей и рассказала сказочку про беженцев из Польши. Ваня с ходу начал ей рассказывать, кто мы такие, пришлось успокоить ее и сказать, что мы просто прячемся от врага, но она не поверила мне. Я так думаю.
Романчук, правя лошадью, увел отряд в самую глушь, но изредка он смотрел на карту. Никто не стал спрашивать командира о том, что он задумал и куда ведет людей. Лошади шли послушно, люди то садились верхом, то шли рядом, пытаясь согреться. В верховьях большого оврага пограничник потянул вожжи, останавливая Соколика, и снова достал карту.
— Ну-ка, спешивайтесь, гусары. Военный совет в Филях начинается!
Расстелив карту на сене в санях, Романчук разгладил ценную бумагу — подарок старшего лейтенант Седова — и сухой травинкой обвел участок местности на карте.
— Вот здесь мы с вами сейчас остановились. Вот он, овраг, начинается, вот он на местности справа от нас. Вон там на возвышенности справа за соседним лесным массивом виднеется геодезический знак. А в том месте, где крылья оврага расходятся, есть дорога, которая ведет от села к селу и тут вот — к райцентру. А вот отсюда она к Ивацевичам сворачивает.
— Тут должно быть людно, как на Невском проспекте, — произнес Канунников.
— Вот именно. Теперь догадались, зачем я вас сюда привел? Попробуем напасть на какой-нибудь обоз, который перевозит продукты. Сейчас для нас выживание отряда важнее всего. Не будет еды, не сможем воевать. Еда для нас сейчас важна, как патроны и гранаты.
— Лошадей нельзя подводить близко к дороге, — подсказал Канунников. — Они могут заржать, почуяв других лошадей, и выдать наше присутствие.
— Значит, пойдем к дороге пешком, — заявил Романчук. — Нам без еды возвращаться нельзя. Там, в районе домика лесника, нет подходящих мест для нападения. А если бы и были, то нападать нельзя. Задумают немцы лес прочесать и наткнутся на наш лагерь. Отводить фашиста от нашего лагеря надо. Здесь удобнее всего. Желательно захватить подводу, гужевую повозку, чтобы не перегружать ничего. А угнать ее просто к нам, и все. Нам лишняя лошадь, лишний транспорт не помешает.
Приказ был простой. Почти все уже представили, как будет устроена засада. Что командир и подтвердил. Пулемет он доверил Канунникову. Лейтенант отлично стрелял, хладнокровия ему было не занимать. Разделив оставшиеся патроны для «шмайсеров», Романчук указал места, где нужно находиться Лещенко и Бурсаку, поставил задачу каждому бойцу.
Партизаны спустились к дороге разными путями и заняли позиции в пределах прямой видимости. Чуть дальше и выше занял позицию Канунников с пулеметом. Тишина леса вскоре была нарушена звуком моторов. По дороге пронеслись несколько мотоциклов и две немецкие легковушки. Партизаны молчали, лежали не шевелясь. Потом проехали два бронетранспортера и грузовик с солдатами. И снова тишина. Прошло больше часа, а ничего привлекшего внимания партизан так и не показалось на дороге. Потом проехали на трех подводах человек десять полицаев с винтовками. У партизан зачесались руки перебить этих гадов, изменников Родины. Но рисковать не стоило, не стоило портить так хорошо устроенную засаду.
И вдруг Романчук поднял руку и сделал ею резкие движения из стороны в сторону. Это значит, приближается нужная для атаки цель. Партизаны приготовились к стрельбе, еще не зная, что же приближается к месту засады. Пока врага видел только командир. Прошло около трех минут, и показалась небольшая колонна немецких солдат. Партизаны, увидев около двух десятков гитлеровцев, присвистнули. Что это с командиром, на них нападать — это