— Вам должно быть стыдно. Очень стыдно. С сегодняшнего дня вся та боль, что вы сознательно причинили людям, вернется вам вдвойне. Да будет так!
Как уже бывало раньше, слова текли сами, и я уже знал, что все получится. Взгляд заведующей остекленел, губы затряслись, она указала на дверь, но не набросилась и ничего не сказала. Пока Крюкова не опомнилась, я выскользнул из кабинета, прихватив пакет с кофе для Юли, которой предсказуемо не оказалось в больнице.
До палаты, где лежала сестра, я дошел нормально, потянулся к ручке… одной, двум трем. Они закружились, и я не смог ухватиться, уперся в стену, тяжело дыша. Мир ходил ходуном, сердце выскакивало, пот хлынул градом.
Это что же, я в обморок собрался? Еще и тошнит. Я сглотнул вязкую слюну, и тут мир начал темнеть, словно кто-то крутил кнопку телевизора, убавляя и убавляя яркость. Представив, как валяюсь посреди коридора, я устыдился собственной слабости — как барышня, ей-богу! Это и удержало меня от падения. А потом кто-то взял под руку, и будто издалека донесся встревоженный женский голос:
— Что с тобой, тебе плохо?
— Нормально, — не признал свою слабость я и попытался отодвинуть того, кто меня схватил.
Куда идти, я помнил. Доберусь до ближайшей кровати, сяду, отдышусь — авось никто не заметит, что я поплыл.
— Где ж нормально? Ох ты ж… Света! Света, принеси вату и перекись! — прозвучало уже ближе.
Меня куда-то отвели, я сел, вероятно, на кровать, глубоко вдохнул, и яркость начала возвращаться: в темноте проступили очертания предметов, светлое пятно окна, человек возле него. Кровати, тумбы, люди. Потом мне запрокинули голову, вытерли лицо и сунули что-то в ноздрю.
— Она тебя избила? — села рядом Наташка. — Меня била, когда привязывала, сука!
Я хотел опустить голову и вытащит вату из носа, но постовая медсестра, та самая, некрасивая, схватила меня за руку.
— Посиди так. У тебя кровь из носа пошла, вон какая лужа набежала.
В голове немного прояснилось. Как-то мы с Наташкой почти синхронно закровили.
Интересно, почему так? Из-за того, что много сил потратил на внушение? Такого рода внушения всегда будут сопровождаться кровотечением? Или просто совпало? Как бы ни хотелось думать, что это так, я понимал, что это не совпадение.
— Никто меня не бил, психанул просто. Сильно психанул, вот и…
— Выходит, психовать тебе нельзя? — проговорила Наташка с сочувствием.
И все равно я считал наказание недостаточным, как, наверное, каждый человек, который не видит результат мести. Тот, кто на левом плече, подначивал, хотел насладиться мучениями жертвы.
Убедившись, что мне ничего не угрожает, медсестра ушла. Я нашел дежурного врача, это был пожилой мужчина, который аж расцвел, увидев лицо мужского пола в женском царстве, спросил, можно ли забрать Наташку домой, тот ответил, что не желательно, возможны осложнения. Я немного настоял, сказал, что под мою ответственность, врач попросил расписку, даже не спросив мой возраст. Всем было на всех плевать.
Наташкин халат вернули, весь перепачканный застывшей кровью, тут-то я и понял, что ехать ей не в чем. Вызывать такси и в таком виде ее везти? Или сгонять домой за одеждой? Какой там, я ведь на автобусе приехал. Или, может, пусть еще денек побудет под присмотром? Я скосил глаза на Наташку, с брезгливостью надевающую грязный халат расцветки, как цыганский платок — черный с розами. Нет, неизвестно, как сегодня себя будет вести Крюкова. Вдруг яриться начнет, на людей кидаться, как бешеное животное? Наташка — моя сестра, значит, первой попадет под раздачу.
Как-то за больных страшно, хотя медсестра вон какая здоровенная, уверен, в единоборстве она Крюкову одолеет.
Выждав минут пятнадцать, я встал, повертел головой, поприседал, вынул из носа напитавшийся кровью ватный тампон. Вроде кровотечение остановилось.
— Пойдем? — спросила сестрица с надеждой.
— Подожди.
Любопытство пожирало меня изнутри. Может, именно оно подточило этот сосуд в носу. Очень хотелось посмотреть, что происходит с людьми сразу после внушения. Тем более внушение было необычным, более сложным, я попытался выйти на новый уровень.
— Я сейчас.
Сперва я прошелся по палате, поприседал, чтобы проверить свое состояние. Потом, отделив от Наташкиного букета пятнадцать нарциссов, с замирающим сердцем направился к кабинету заведующей. Постучал, открыл дверь.
Крюкова сидела за столом, сжав голову руками. Лицо красное, зубы сжаты, желваки вздулись. На скрип петель она вскинула голову, увидела меня, и ее перекосило, как бесноватую в фильме «Константин». Она уперлась в стол, оскалилась, и я отшатнулся.
Драка с лысой теткой не входила в мои планы, потому я хлопнул дверью, рванул к Наташке, крикнул, распахнув дверь:
— Уходим, скорее.
Постовая медсестра вскочила, увидев, как мы бежим по коридору.
— Что случилось?
На миг остановившись, я покрутил пальцем у виска, указав на открывающуюся дверь заведующей, и побежал дальше.
Гнаться за нами никто не стал. На лифте мы спустились на первый этаж, и я сказал Наташке:
— Побудь пока здесь, ты ж раздетая. Я найду такси, и мы подъедем сюда.
Сестра кивнула, уселась на откидной стул, поерзала, ища удобное положение.
Одевшись, я побрел по улице, надеясь найти машину недалеко от больницы. Вспомнил, что все еще держу эти пятнадцать нарциссов, подарил их плачущей девушке, бездумно идущей навстречу.
Машину я нашел в километре ходьбы — зеленый «Москвич-412», похожий на крокодила. За рулем читал газету пожилой армянин, согласившийся отвезти меня и Наташку за две тысячи рублей.
Усаживаясь в машину, сестра радовалась, словно сбежавший узник Освенцима. Когда немного отъехали, она проговорила шепотом, словно заведующая могла ее услышать и наказать:
— Знаешь почему Россия непобедима? Благодаря больницам. Если мы в таких местах умудряемся выздоравливать, то нам и ядерная война не страшна. Выживем. И нашествие зомби или инопланетян… Блин, там так все устроено, что выжить сложно. От одного вида туалета удавиться хочется. А плитка отваливающаяся…
— Как бы сделала ты? — спросил я.
— Хм… Увеличила бы зарплату врачей и медсестер в десять раз. Они получили бы нормальные деньги и заулыбались сразу. И увольняла бы за хамство. Человеку и так плохо, а они добивают. — Она тяжело вздохнула. — Сделала бы двухместные палаты, картины бы веселые на стенах, занавесочки, журналы. И чтобы в палате — больные с одинаковой бедой. И врачам проще, и нам, есть с кем бедой поделиться.
— Еще психолога в каждое отделение, — сказал я. — И количество сотрудников удвоить. Тогда люди сами бы туда шли, а не оттягивали до последнего, боясь, что залечат.
— Врачи суки. Одна там хорошая, а другие такие твари все! Просто нелюди. Упыри.
Как-то даже обидно стало и за маму,