— Двое людей Сытина сидят в кутузке на Гороховой. Остывают. Остальные притихли. Мои люди докладывают: в трактирах на Лиговке тишина и уныние. Ждут, когда хозяин даст новую команду.
— Этого мало, — ответил я, наблюдая, как он достает из кармана портсигар. — Они притихли, однако не исчезли. Их нужно отвлечь. Заставить поверить, что игра окончена.
Щелкнув крышкой, он, тем не менее, не взял сигару, а захлопнул ее и посмотрел на меня с любопытством.
— Есть идеи?
— Есть легенда, — подался я вперед, понизив голос. — Алексей Кириллович, мне нужна ваша помощь. Пусть ваши люди, те, что умеют чесать языком, «по секрету», за кружкой пива, шепнут в нужные уши историю о том, что мастер Григорий от полученных ран повредился в уме.
Воронцов удивленно вскинул бровь.
— Продолжай.
— Что я брежу какими-то «огненными машинами», способными двигаться без лошадей. Спустил все деньги, полученные от Государыни, на закупку никому не нужного хлама. Что старик Кулибин, видя мое безумие, плюнул и рвется в свой Нижний. И что я на грани разорения, а «Саламандру» скоро закроют за долги.
Я замолчал, давая ему оценить красоту замысла. Воронцов долго молчал, взвешивал все ходы.
— Ты хочешь притвориться сумасшедшим, — произнес он. — Чтобы они списали тебя со счетов. Чтобы поверили, что угроза самоустранилась.
— Именно. Пусть считают меня безобидным чудаком. Опасных конкурентов устраняют, а над юродивыми лишь посмеиваются. Сытый и довольный враг, Алексей Кириллович, теряет бдительность. Он становится ленив.
По его тонким губам скользнула усмешка.
— Хитро, — признал он. — Очень по-иезуитски. Мне нравится. Я подкину эту историю нужным людям. Через неделю весь Петербург будет судачить о твоем помешательстве. Главное, чтобы ты сам в это не поверил.
Он поднялся.
— Отдыхай, Григорий. Ты нужен нам в здравом уме. А крысами я займусь.
Воронцов ушел. Механизм был запущен. Теперь я — сумасшедший гений, пускающий на ветер состояние. Идеальное прикрытие. Я закрыл глаза. Впереди меня ждал долгий путь восстановления, и чтобы пройти его, мне предстояло стать призраком, забытым всеми. Только так можно было выжить и подготовить ответный удар.
Днем моя спальня-штаб превратилась в учебный класс, куда я вызвал моего камнереза Илью. Он почтительно поставил на столик у кровати ларец с необработанными уральскими самоцветами и остановился в ожидании. В его взгляде читались сочувствие к моему состоянию и готовность немедленно исполнить любой приказ. Он ждал чертежей, точных указаний — привычной работы для своих «золотых рук», — но сегодня его ждало иное.
— Здравствуй, Илья, — сказал я, указывая на стул. — Присаживайся. Поговорить надобно.
Он послушно сел, положив ладони на колени. На прикроватном столике, рядом с его ларцом, уже лежали мои «учебные пособия»: несколько камней из той же партии и два странных, мутновато-прозрачных кристалла, похожих на куски толстого льда, — исландский шпат, который я загодя велел раздобыть Варваре Павловне у торговцев «заморскими диковинками».
— Возьми вот этот, — указал я на самый крупный, самый невзрачный изумруд. Камень был мутным, испещренным внутренними трещинками, которые здесь называли «жарденом», садом. — Что будешь с ним делать?
Илья взял камень, поднес к свету, повертел, оценивая с привычной сосредоточенностью мастера.
— Так… распилю, Григорий Пантелеич, — уверенно ответил он. — Вот здесь, по самой большой трещине. Потеряем, конечно, в весе порядочно, зато из большего куска выйдет чистый камень, карата на три. Из меньшего же — пара мелких, на серьги.
Он излагал азбучную истину любого петербургского ювелира: уничтожить дефект, пожертвовав размером.
— Неправильно, — отрезал я.
Его лицо вытянулось от недоумения.
— Как же неправильно? Всегда так делали…
— «Всегда так делали», Илья, — еще не довод. Ты хочешь убить камень, тогда как я хочу, чтобы ты научился его слышать.
Я взял со столика авторучку и один из кристаллов исландского шпата.
— Смотри сюда.
Положив кристалл на тонкую, блестящую металлическую линию пера, я заставил Илью наклониться. Линия под кристаллом раздвоилась, превратившись в две параллельные черты.
— Чудно… — пробормотал он.
— Никакого чуда — лишь свойство камня. Он так устроен, что свет, проходя сквозь него, распадается на два луча. А теперь смотри дальше.
Я взял второй кристалл, положил его поверх первого и начал медленно вращать. Илья, затаив дыхание, следил за моими руками. Стоило осям кристаллов совпасть под нужным углом, как одно из изображений линии просто исчезло. Растворилось. Осталась только одна, четкая черта, словно второго луча никогда и не было.
— Видишь, Илья? — прошептал я. — Камень, он капризен. Пропускает свет только в одном направлении, словно стражник на мосту. У него есть невидимые «жилы», душа. Он живой. Твоя задача, как мастера, — следовать за этой душой, а не ломать ее.
Илья смотрел на кристаллы, потом на меня. У него рушилась привычная картина мира. Это походило на колдовской фокус, однако обмана не было.
— А теперь возьми изумруд, — скомандовал я. — И смотри на него через эти два кристалла. Медленно вращай верхний. И не просто смотри. Ищи. Ищи его сердце.
Дрожащими руками Илья взял изумруд. Зажав его между двумя кусками шпата, он поднес эту конструкцию к глазу и начал медленно поворачивать верхний кристалл. Его дыхание остановилось. Внутренние напряжения в изумруде, невидимые обычному глазу, под действием поляризованного света начинали «играть»: темные полосы то светлели, то снова темнели, трещинки вспыхивали и гасли. На его глазах камень жил своей тайной жизнью, показывая скрытую структуру.
— Светится… — выдохнул он. — Будто паутина внутри… то есть, то нету…
— Это его скелет, — объяснил я. — Его силовые линии. Если твой резец пойдет вдоль них — убьешь камень, он потеряет цвет, станет тусклым. Если же положишь грани поперек — заставишь его сиять так, как он никогда не сиял. Ты должен вскрыть его, как хирург вскрывает тело, зная, где проходят жилы.
Он смотрел на изумруд в своей руке уже как на живое существо, а не просто кусок минерала.
— А теперь смотри на эту трещинку, — я ткнул пальцем в самый крупный дефект. — Любой мастер скажет тебе избавиться от нее. А ты, Илья, сделай ее главной. Не пытайся скрыть ее, напротив — выведи на нее самую большую грань, площадку. Пусть она станет узором. Паутинкой, пойманной камнем миллионы лет назад. Ледяным пером, вмерзшим в зеленую толщу. Продавай не чистоту. Продавай историю.
Он молчал. Просто сидел, держа в одной руке изумруд, а в другой — два моих «магических кристалла», и тяжело дышал. Его мир, состоявший из простых и понятных правил — «чище, значит дороже», — только что поломался. Я дал ему эдакое тайное знание. И ответственность.
— Иди, — сказал я тихо. — Подумай. Не спеши. Принесешь мне эскиз