— А для увеселения гостя, — продолжил Шампаньи, — господин де Талейран уже ангажировал «Комеди Франсэз». Великий Тальма лично привезет в Эрфурт свою лучшую труппу. В репертуаре великие трагедии: Корнель, Расин, Вольтер. Каждый вечер — урок высокого искусства.
— Превосходно! — Наполеон с силой потер ладони. Взяв со стола тяжелое бронзовое пресс-папье в виде имперского орла, он словно взвесил на руке всю свою власть. — Мы не просто покажем им спектакль, Шампаньи. Мы погрузим их в него. Каждый обед, охота, поклон немецкого короля — всё станет частью представления о том, кто здесь главный. Мы преподадим северным варварам, натянувшим парижские фраки, урок истинной цивилизации.
Его хорошее настроение, впрочем, было лишь прелюдией к делу. Вновь подойдя к карте Европы, он бросил через плечо:
— Однако спектакль — это декорации. Что с сутью? Александр всё так же дуется из-за проливов и Константинополя?
Лицо Шампаньи вновь обрело серьезное выражение.
— Сир, донесения Коленкура подтверждают: при петербургском дворе царит уныние. Император Александр глубоко разочарован. Война со Швецией вялая. Участие в континентальной блокаде наносит сокрушительный удар по русской экономике. Экспорт леса и пеньки почти прерван, крупнейшие аристократические фамилии несут колоссальные убытки. В свете зреет ропот. Положение самого Александра весьма непрочно.
— Непрочно… Прекрасно! — Губы Наполеона тронула усмешка. — Значит, он боится своих бояр. Он помнит и табакерку в виске отца, и офицерский шарф на его шее. Такой страх — лучший поводок.
Резко обернувшись к маршалам, он продолжил, чеканя слова:
— Значит, в Эрфурте мы не станем говорить о Турции. Пустая трата времени. Речь пойдет об Австрии. Господа, вот мой план. Мы подпишем с Александром секретную конвенцию. Я великодушно позволю ему забрать у шведов Финляндию — пусть тешит свое тщеславие, приращивая империю этой снежной пустыней. Взамен же он гарантирует мне полную военную поддержку, если Австрия посмеет напасть. Я надену на этого русского медведя красивый ошейник и заставлю его рычать на Вену по моей команде.
Бертье, изучавший карту, поднял голову.
— Сир, вы уверены, что русская армия на это способна? Чтобы стать хотя бы угрозой, им предстоит пройти сотни верст. У них нет ни фуража, ни точных карт. Это займет месяцы. Австрийский генштаб это понимает и не испугается бумажной угрозы.
— Мне не нужны их солдаты, Бертье! — отрезал Наполеон. Подойдя к маршалу, он ткнул пальцем в карту в районе Галиции. — Мне не нужно их прибытие в Вену. Мне нужно их выступление из Петербурга. Сам факт движения их армады на юг заставит австрийцев держать на границе два корпуса. Два корпуса, которых не окажется против меня под Регенсбургом!
Он отошел от стола.
— Русский солдат — глина особого рода, господа. Он не рассуждает, он верит. Слава и деньги ему чужды; ему достаточно приказа и святого образа на знамени. Эту слепую силу нельзя переиграть в маневре, она его не постигнет. Ее можно лишь направить. И сейчас я хочу, чтобы Александр направил ее на Вену. И он это сделает. Ради Финляндии и собственного спокойствия он сделает всё, что я прикажу.
Удовлетворение разлилось по его лицу. Все проблемы на востоке решались одним изящным ходом. Мыслями он уже был в Испании, среди выжженных солнцем долин и герильясов, когда Шампаньи, до этого момента тихо перебиравший депеши от Коленкура, нерешительно кашлянул.
— Сир, есть еще одна деталь. Она касается настроений при петербургском дворе, — в голосе министра звучала осторожность. — Возможно, сущий пустяк, однако весьма любопытный.
— Не томите, Шампаньи, — бросил Наполеон, чье терпение уже истощалось. Мысли о России начинали его утомлять.
— Коленкур упоминает, что при дворе многого ждут от подарка императора Александра. Похоже, у них объявился некий ювелир-самородок, которого Государь осыпал неслыханными милостями…
— Ювелир… — Наполеон поморщился, словно от зубной боли. — Шампаньи, не забивайте мне голову безделицами. Что они могут нам привезти? Очередную безвкусную громадину из малахита?
— Возможно, сир, — министр не отступал. — Однако Коленкур пишет, что этот мастер создал для Александра личную печать такой сложности, что ее почитают неподделываемой. И добавляет, — Шампаньи поднял глаза от бумаги, и голос его стал глуше, — что наш финансовый атташе, связывает появление этого мастера со странными трудностями, с которыми столкнулась наша операция «Ассигнация».
Фигура императора застыла. Улыбка самодовольства стекла с его лица. Его тайная армия печатных станков, подрывающая вражеские экономики изнутри. Это уже война иными средствами.
— Подробнее, Шампаньи, — голос его стал серьезным. — Какие именно трудности?
— Объем обращения наших «особых» ассигнаций в столице резко сократился, — зачитывал Шампаньи депешу. — Банки отказываются их принимать, ссылаясь на «новые инструкции». Русские что-то заподозрили. Они выстраивают защиту.
С щелчком он откинул крышку. На подкладке из темно-синего бархата покоился эталон. Его любимое дитя, тайное оружие — безупречная фальшивая русская ассигнация.
Он извлек ее с осторожностью, почти с нежностью, с какой создатель касается своего лучшего творения. Он провел подушечкой большого пальца по сложной вязи узоров, которую его мастера копировали месяцами. Пальцы, привыкшие к гладкой стали эфеса и жесткому пергаменту карт, ощущали знакомую фактуру бумаги, изготовленной в подвалах Венсенского замка. Он чувствовал легкую шероховатость типографской краски, точное тиснение двуглавого орла.
Все было совершенным. Неотличимым. Он помнил триумф, когда ему доложили, что даже казначеи русского Двора принимают эти ассигнации без малейших сомнений. Это была его личная, бескровная победа, укол, подрывающий мощь колосса изнутри. И теперь этот пустячный листок бумаги, это произведение его воли и гения, превратился в укор. В нем кто-то сумел найти изъян.
— Наши граверы — лучшие в мире, — произнес он тихо, но так, чтобы слышал каждый. — Бумага, знаки, состав краски — всё идентично. Они не могли найти изъян. Не технически. Значит… они ввели новый элемент защиты.
Его взгляд впился в Шампаньи.
— И вы полагаете, что это связано с каким-то ювелиром?
— Это лишь гипотеза Коленкура, сир, — осторожно произнес министр. — Но совпадение слишком уж бросается в глаза. Этот мастер, некто Саламандра, прославился именно созданием уникальной царской печати, которую…
— «Невозможно воспроизвести», — медленно, словно пробуя слова на вкус, повторил Наполеон. Он посмотрел на Бертье, который давно оторвался от карт и напряженно слушал. — Что скажешь, Бертье? Тебе ли не знать их.
— Русские упрямы и неповоротливы, сир, — отозвался начальник штаба. — Однако они не глупцы. Обнаружив уязвимость, они вцепятся в нее мертвой хваткой. И этот Сперанский… он не из тех, кто действует наобум. Это реформатор до мозга костей. Если он нашел гения, он выжмет из него всё во благо государства.
Тут в разговор вмешался Мюрат.
— Гений? В России? Сир, я видел их города. Грязь