— Девственница? — Он остановился на мгновение, не отрываясь, его голос прозвучал с искренним удивлением, а затем — с низким, довольным смехом. — Ого. Приятный бонус. Теперь все ясно, почему так деревянная.
Он не стал ждать, пока боль утихнет. Начал двигаться — резко, глубоко, без ритма, только для своего удовольствия. Каждый толчок отзывался новой волной боли и унижения. Он шлепал ее по бедру, когда она слишком сжималась, грубо прикусывал ее плечо, заставляя вскрикнуть, его пальцы впивались в ее грудь, оставляя синяки. Он дышал тяжело, с хрипом, его пот капал на ее кожу. Она лежала под ним, как тряпичная кукла, плача беззвучно, глотая слезы и собственную тошноту. Никакого удовольствия. Только боль, страх, отвращение и всепоглощающий стыд. Она чувствовала себя грязной, разбитой, проданной.
Когда он кончил, резко и с низким стоном, он просто откатился от нее. Встал с кровати, не глядя на нее, потянулся.
— Душ там, — кивнул он в сторону ванной. — Убери за собой. И запомни — раз ты такая тесная и "чистая", резинку можно не использовать. Мне так удобнее. Ты же не против? О предохранении позаботься сама.
Он даже не ждал ответа. Прошел в ванную, громко включив воду.
Алина лежала неподвижно, глядя в потолок. Боль между ног пульсировала огнем. По бедрам струилась липкая смесь крови, его спермы и слез. Синяки на груди и бедрах наливались темным цветом. В душе была только ледяная пустота и осознание цены. Она заплатила. Первым взносом стала ее невинность, ее тело, ее достоинство. Ради Комиссара. Ради папы.
Она доползла до ванной, когда он вышел, уже облаченный в халат, пахнущий свежестью. Он бросил на нее беглый взгляд, без интереса.
— Деньги в клинику переведу через час. Жди подтверждения. Утром получишь свои сто тысяч. Завтра — на работе к восьми. Без опозданий.
Он вышел из спальни. Алина залезла под струи горячей, почти обжигающей воды. Она терла кожу мочалкой, пока она не покраснела, пытаясь смыть с себя его прикосновения, его запах, его сперму, его сущность. Но чувство грязи и глубокого, рвущего душу унижения не уходило. Оно въелось в кожу, в кости, в самую сердцевину. Она опустилась на кафельный пол душевой кабины, обхватила колени руками и завыла — тихо, безнадежно, как раненый зверь. Ей было девятнадцать. Она только что продала себя. И первый взнос был заплачен кровью и болью. А впереди был еще целый месяц долга.
Глава 9
И было кольцо у царя Соломона,
На нём была надпись: "И это пройдёт"…
Работа стала полем боя, где каждое его слово было миной замедленного действия. Он вызывал ее в кабинет по малейшему поводу — поправить запятую в письме, уточнить время встречи. Каждый раз его холодный, оценивающий взгляд скользил по ее фигуре, будто напоминая о ночном долге. Алина научилась опускать глаза, сжимать руки за спиной, дышать ровно. Она строила стену из ледяного безразличия внутри себя, за которой прятала ужас и отвращение. Она с содроганием вспоминала утро после близости. Оно было похоже на пробуждение в чужом аду. Тело ныло, синяки на бедрах и груди пульсировали тупой болью, а между ног горело огнем. В душе Алина снова терла кожу до красноты, пытаясь стереть невидимую печать позора. На экране телефона горело подтверждение: 200 000 ₽ поступили на счет ветеринарной клиники "Надежда". Спасение Комиссара было оплачено. Ценой ее чести.
Первая "встреча" на работе случилась через три дня. Она задержалась, доделывая срочный пресс-релиз. Офис опустел. Вдруг его голос раздался у нее за спиной:
— В кабинет. Сейчас.
В его тоне не было вопроса. Она встала, ноги стали ватными. В кабинете он запер дверь на ключ. Звук щелчка заставил ее вздрогнуть.
— На стол, — приказал он, снимая пиджак. В его глазах горел знакомый хищный огонек. — Руки за голову.
— Здесь? — вырвалось у нее, голос сорвался на шепот. Ужас сковал горло. Сквозь стеклянные стены кабинета, пусть и матовые снизу, мог кто-то пройти...
— Я сказал — на стол, — повторил он, шагнув ближе. Запах его дорогого одеколона смешался с запахом власти и угрозы. — Или ты забыла условия? Любое место. Любое время.
Отказ означал крах всего. Комиссар, клиника, долги... Алина, стиснув зубы, подошла к массивному дубовому столу. Холодная поверхность обожгла кожу предплечий, когда она легла на нее, отворачиваясь к стене. Шелковая блузка сползла, обнажив нежную кожу спины и синяк от его зубов на плече. Она сжала руки на затылке, закрыв глаза, пытаясь уйти в темноту за веками.
Он не заставил себя ждать. Его грубые руки откинули юбку, сорвали с нее хлипкие трусики. Никакой подготовки. Никакой нежности. Только инквизиторский взгляд и холодный воздух на обнаженной коже. Пальцы впились в ее бедра, раздвигая их, и он вошел в нее с одного резкого, болезненного толчка. Стоны сдавленной боли застряли у нее в горле. Стол качнулся под их весом.
Он брал ее жестко, методично, как отрабатывал удар на груше. Его дыхание было ровным, лишь слегка участившимся. Его руки держали ее бедра в стальных захватах, не позволяя двинуться. Губы скользили по ее шее, не целуя, а помечая. Он шлепнул ее по ягодице — резко, звонко, заставив вскрикнуть от неожиданности и боли.
— Тише, — прошипел он ей в ухо. — Стены не глухие. Хочешь, чтобы все услышали, как тебя трахают на столе начальника?
Стыд, жгучий и всепоглощающий, залил ее лицо краской. Она укусила губу до крови, чтобы не закричать. Он двигался внутри нее, причиняя боль, но не доставляя ничего, кроме глубочайшего унижения. Его пальцы сжали ее грудь через тонкую ткань лифчика, больно. Она висела на грани, между физической болью и надрывной истерикой. Ее мысли метались, ища спасения: это временно.
Он кончил быстро, с низким стоном, изливаясь в нее. Горячая влажность внутри стала еще одним напоминанием о ее рабстве. Он отстранился, поправил брюки. Она лежала на столе, дрожа, не в силах пошевелиться, чувствуя, как его сперма вытекает на холодное дерево стола.
— Уберись тут, — бросил он, садясь в кресло и включая ноутбук, как будто ничего не произошло. — И принеси мне кофе. Горячий.
Алина сползла со стола, едва не упав. Ноги не держали. Она подняла трусики, попыталась поправить юбку, но руки дрожали слишком сильно. Липкая влага между ног и на бедрах